Золотое колечко на границе тьмы

Этого красноармейца купили в те дни, когда я родился. Он вполне соответствовал официальным вкусам и настроениям того времени – эпохи суконных шишкастых шлемов и песни “Если завтра война, если завтра в поход”. (Какие еще были признаки и символы у тех давних лет, я узнал, конечно, много позже). Впрочем, не было мне дела до символов. Просто случилось так, что Пограничник стал моей первой игрушкой. Даже более ранней, чем Заяц.

И вот теперь Пограничник охранял наш с Людой дом. Днем и ночью.

А дни и ночи сменялись в нашей игре часто, не то что наяву.

– Дети, пора в детский сад! Дети, пора ужинать и спать!

Чтобы отличить ночь от светлого времени суток, мы ставили на подоконник ящичек, который так и назывался – ”Ночь”. Это был кузов игрушечного грузовичка. В нем лежала волокнистая темно-серая вата. Среди волокон, как среди ночных облаков, блестел вырезанный из фольги полумесяц. И были рассыпаны по вате “звезды” – из той же фольги скатанные шарики.

Темная ночь…

Тускло звезды мерцают…

Фольгу для звезд и месяца дала Люда. Ее отец получил однажды шоколад в своем офицерском пайке (Люда и меня угостила коричневой восхитительно-сладкой долькой). А вату для ночных облаков добывал я, вытаскивал ее через дырку, прожженную в старой телогрейке, которая висела на крючке у двери. В этой одежде ходили в сарай за дровами, на помойку и по всяким другим надобностям… Была она тощая, поэтому вату я вытаскивал осторожно, мелкими порциями.

Однажды мне показалось, что “ночные облака” в дощатом кузовке чересчур слежались и потеряли должный вид. Поэтому отправился на охоту. На сей раз не повезло – за преступным дерганьем ваты застала меня старшая сестрица.

– Вы только посмотрите на него! Скоро всей семье не в чем будет на двор выйти, а он последнюю одежду терзает! – Людмила в ту пору была склонна к излишнему драматизму, поскольку давно не получала писем с фронта от любезного сердцу одноклассника Юры.

Я на всякий случай ударился в рев: безотказное средство обороны.

– Он еще и гудит как паровоз! Вот подожди, придет мама!..

В наружную дверь постучали. Но эта была не мама. Пришел… папа!

Он пришел с вокзала.

Наверно, взрослые знали, что отец должен приехать в отпуск. Но я никакого ожидания не помню. Помню другое: появление отца в тот момент показалось мне чудом из чудес. Он словно специально явился избавить меня от нагоняя!

…Это был не первый приезд отца из армии. Весной сорок второго он закончил командирские курсы в Сарапуле, и его отпустили на пару суток домой – перед отправкой на фронт. Я, хотя и кроха был, кое-что помню. Отец появился в шинели рядового красноармейца и в пилотке с зеленой звездочкой. Жесткая покоробленная шинель пахла мокрым сукном. Гимнастерка была слишком широка. Хлопчатобумажные галифе походили на два мешка, а ноги ниже колен казались чересчур тонкими. Отец носил тяжелые ботинки и обмотки из широких брезентовых лент.

С этими обмотками по утрам была морока. Запомнилось, как папа сидит на кровати и, что-то шепча, закручивает вокруг ноги грубый черный бинт, который вырывается из пальцев. Я стою рядом, на краю постели, грудью лег на отцовское плечо, и трогаю пальцем эмалевый “кубик” на отложном воротнике гимнастерки.

Этот одинокий красный квадратик на зеленой, “полевой” петлице был знаком отличия младшего лейтенанта. Впрочем, отец уточнил потом, что он даже не младший лейтенант, а “интендант какого-то там низшего ранга. Так сказать, тыловая служба”.

А для какой еще военной профессии был годен сорокалетний учитель, не державший до той поры в руках никакого оружия (разве что луки и стрелы, которые мастерил в детстве?) Сугубо мирный человек, чей главный интерес в жизни составляли проблемы славянских языков, он был известен среди школьников и студентов тем, что никогда не повышал голоса. Самым страшным его ругательством было польское выражение “пся крэв”, доставшееся ему от предков из Речи Посполитой. Да и эту “собачью кровь” он выговаривал лишь в критические минуты и виноватым полушепотом.

“Тыловая служба” отца оказалась очень близкой от передовой. Иногда так близко, что и не разберешь: где тыл, а где фронт. Уже после войны, в минуты откровенности, отец признавался, что несколько раз “только рука Господня” спасала его от гибели. Но говорил об этом он редко. Чаще же военную свою жизнь вспоминал он довольно иронически. В том числе и встречу с маршалом Рокоссовским.

Маршал инспектировал хозяйственные службы, а отец в тот момент усмотрел у своих подчиненных какой-то непорядок. И выдал в сердцах привычное “пся крэв”. Маршал живо обернулся:

– Поляк?

Отцу куда деваться? Подтвердил, что “так точно, товарищ маршал, поляк”, хотя это было правдой лишь наполовину. Поляк-маршал обрадованно заговорил на родном языке и полуполяк-интедант довольно бойко отвечал ему.

– И побеседовали мы вполне светски, – усмехался отец. – А через некоторое время вдруг указ: наградить лейтенанта Крапивина Петра Федоровича орденом Красной звезды. (Интендантские звания тогда, видимо, уже отменили).