Золотое колечко на границе тьмы

Я снимал «Зенитом» и кинокамерой мальчишек с их бумажными летунами, но никак не получалось, чтобы змей и его хозяин оказались в одном кадре: очень уж большое между ними было расстояние. Конечно, можно было повести объективом камеры по нитке от земли до неба и так показать: вот мальчик, а вот его змей. Но нить могла не проявиться на пленке, и получилось бы, что какое-то время в кадре пустота.

И наконец мне повезло!

Я шел по площади Революции. Той самой, где памятник Хосе Марти — с мраморной фигурой и громадным ребристым обелиском. Над вершиной обелиска весело трепыхался белый квадратик.

Это был змей не нашей конструкции, бесхвостый, с бантиками по углам. Зато мальчишка, что с ниткой в руке бежал по площади — ну совершенно российского вида. Русоголовый, в джинсах и клетчатой рубашке той же расцветки, что у меня.

Сперва я навел камеру на пацана. Сниму его, потом поведу аппарат вверх, по памятнику. Теперь-то в кадре не будет пустоты. Объектив пересчитает звенья башни, а на самом верху покажет змея, радостно трепещущего в потоках воздуха.

Все будет по законам операторского искусства! Представитель юного поколения, затем устремленный ввысь памятник — образ революции, а над ним легкий змей — как символ радостного, крылатого детства. Хотя и чувствуется уже, что не все тут ладно с революцией, но мальчишки Гаваны без всякого притворства жизнерадостны и счастливы. А главное, какой ракурс! Ура!

Нет, не ура, а увы.

Я услышал предостерегающий крик. Почти бегом спешил ко мне мулат в военной форме. Махал коричневой ладонью: не снимай, мол!

— А почему нельзя?

Он подошел и, часто дыша, показал на многоэтажное здание. Решительно скрестил над головой руки. Все ясно: съемка запрещена, военный объект. То ли министерство ихней обороны, то ли еще что-то.

— Слушай, компаньеро, я не его! Я это — мучачо, монументе, комета…

— Но, но! — Он опять замахал руками. Нигде, мол, нельзя тут.

Что поделаешь! Я демонстративно засунул камеру в футляр, развел руки: вот, понял, не буду.

Часовой тут же закивал, заулыбался, убрал с груди за спину черный автомат. Тоже развел ладони, виновато так: мне не жалко, да такой закон.

Конечно, со своим уставом в чужой монастырь не полезешь. Другая страна, другие законы. Хотя, другие ли?.. Скорее наоборот — с наших списанные. Попробуй, скажем, в Севастополе навести объектив на военный корабль или на штаб флота! Тут же рядышком окажется патруль. Хорошо, если просто засветят пленку. А то и в комендатуру потащат — не агент ли ты мирового империализма?

Размышляя так и сравнивая, углубился я в переулок и вдруг услышал позади частый топот. Меня догонял мальчишка, тот самый, с площади. Змей трепыхался у его плеча. Мальчишка улыбался лукаво и просительно:

— Компаньеро… — И показал рукой на футляр с камерой, на себя.

Ну, понятно! Он уже готов был, что его снимут там, у памятника, и сорвалось! Обидно же! Смотал нитку на катушку, змея за спину — и вдогонку. Очень уж они любят фотографироваться, гаванские пацанята. Понимают, что снимка не получат, но, видимо, радует их другое: кто-то увидит их в далекой стране, на другой половине планеты.

Улица была старая, тесная, никаких секретных объектов. Да и прохожих поблизости не видать.

— Буэно, мучачо. Становись.

Он сделался серьезным, прислонился плечом к стене. Кинокамерой снимать не стоило, я несколько раз щелкнул "Зенитом".

Мальчишка немного проводил меня, поглядывая сбоку и улыбаясь.

— Как тебя зовут? — спросил я по-испански.

— Эдуардо. — Он помахал рукой и убежал за угол. Змей прыгал у него за спиной.

Снимок этого мальчугана и сейчас передо мной. Только на нем Эдуардо выглядит темноволосым. На площади волосы его золотило солнце, а в тесноте улицы была тень.

Хорошая получилась фотография. Жаль только, что знакомство было коротким.

…Зато с другим Эдуардо я познакомился более основательно.

В отеле "Гавана Либре" был прекрасный бассейн.

По-испански «бассейн» — "писсина". Это, естественно, служило темой для зубоскальства. Но шутки шутками, а была «писсина» для нас большой отрадою.

Когда надоедало бродить по Гаване, а никаких мероприятий в ближайшее время не предвиделось, можно было пройти в специальный лифт, и он через полминуты опускал тебя в маленький рай.

С трех сторон этот рай ограждали стеклянные стены отеля и низкорослые пальмы. С четвертой — декоративная изгородь, за которой лежала улица с бело-красной церковью ультрасовременной архитектуры — не то элеватор, не то Дом советов, только не с гербом, а с большим черным крестом на фронтоне. Церковь эта отражалась в необъятных гостиничных стеклах.

Здесь, в этом мирке безветрия, солнца, тепла и голубой воды охватывала каждого этакая ребячья беззаботность. Даже наш знакомый министр республиканского ранга (которого мы так и звали — Министр), выскакивая на край бассейна, радостно вопил:

— Писсина — си, трабаха — но! — что значило: "Бассейн — да, работа — нет!"