Золотое на чёрном. Ярослав Осмомысл

Несколько дней спустя Ростиславов сын, выйдя в Перемышле на крыльцо своего дворца, был едва не убит пущенной неизвестно кем стрелой: та воткнулась в дерево возле самого его уха. На стреле болтался скрученный пергамент. От письма Берладник позеленел: он узнал о похищении Яны вместе с матерью и ему предлагалось убираться в Киев немедля, а иначе за жизнь дочки и любовницы поручиться никто не сможет.

Но Иван не был бы Иваном, если б пасовал в трудных ситуациях. Для него Перемышль оказался дороже близких людей. Он не тронулся с места. И послал гонцов к Изяславу и соседним князьям - во Владимир-Волынский, Дорогобуж и Берестье (современный Брест). А уже Изяслав, поднимаясь на войну против Галича, взял с собой не только «чёрных клобуков», но и силы, пришедшие по его зову из Чернигова и Вышгорода. Рать сложилась немалая. Через Чёртов Лес двигались весёлые, с песнями и шутками, зная: Ярославу в одиночку не выстоять.

Пунктом сбора был назначен городок Тихомель, что стоял в верховьях реки Горыни. Здесь же встретились Изяслав и Берладник. У Ивана всё внутри кипело от злости, а великий князь его успокаивал, говорил, что Осмомысл - размазня, ни за что не посмеет порешить взятых в заложницы женщин и вообще побежит с поля боя, лишь завидев грозные силы киевлян и союзников.

Тут пришло донесение, что войска из Галича подошли к Теребовлю; с ними князь, он обосновался в кремле-детинце, а полками командует тысяцкий Избыгнев Ивачич.

Разработали предстоящую операцию: основные силы атакуют Теребовль с ходу, а Берладник заходит с тыла, обогнув неприятельские войска по течению реки Сереты; в плен никого не брать - убивать на месте, даже если захотят сдаться.

В первые часы всё как будто бы шло по плану: две враждующие стороны встретились на севере Теребовля и пошли врукопашную. Галичане оборонялись отчаянно, но союзники их теснили по всем участкам. Больше остальных отличался Кондувей со своими турпеями, отрубая лёгкой саблей головы противников на скаку. К середине дня поражение Избыгнева стало неминуемым.

Спас кампанию Олекса Прокудьич. Зная хорошо своего бывшего товарища, он сообразил, что Берладник попытается совершить обходной маневр, и поехал ему навстречу с небольшим полком по долине Сереты. Вскоре оба войска увидели друг друга и остановились на приличном расстоянии. Первым выехал всадник галичан и направился к середине поля. Там к нему приблизился витязь от Ивана и спросил задиристо:

- Что, решим исход поединком?

- Поединка не будет, - отвечал галичанин и под ноги коня бросил небольшой холщовый мешок. - Передай своему начальнику. А уж там - как Бог пожелает.

Витязь с недоумением подчинился. Он привёз мешок командиру, и Берладник, развязав тесьму, в тот же миг застонал от от горечи. В тряпку была упрятана голова Людмилки. А на шее её висел кусок бересты со словами: «Коли не отступишь, то второй получишь голову дочери».

Сев, Иван заплакал. Процедил сквозь зубы:

- Отступаем. Дело проиграно.

Высвободив силы, воевода Гаврилко Василии бросил к Теребовлю подкрепление. Ближе к вечеру киевляне дрогнули. Первыми покинули поле битвы «чёрные клобуки». Вслед за ними побежали черниговцы с волынянами. Лишь один Изяслав тщетно собирал остатки полков и пытался вдохновить их на бой. Ничего не вышло: ратники разбежались кто куда.

Возвращаясь в Киев, разъярённый великий князь вымещал досаду на простых мирных жителях, грабя по дороге города и деревни, забирая в плен молодых женщин и мужчин, - будто не по Руси следовал, а по вражеской, Иностранной земле. Летописец упоминает об этом с ужасом: «плач велик стоял по всей Галичьстеи».

Вскоре в «матерь городов русских» прискакал Берладник. В день своего позора на реке Серете волосы его сделались как лунь, он их сбрил безжалостно и теперь ходил совершенно лысый. А глаза лихорадочно блестели. Изяслав не желал его принимать, но Иван чуть не с кулаками всё-таки пробился в главные палаты. Разговор вышел нервный, резкий, неуважительный.

Киевский владыка чувствовал себя плохо, часто кашлял, кутался в высокий меховой воротник, несмотря на май. И губастое лицо в бородавках, круглые глаза делали его похожим на жабу чрезвычайно. Ростиславов же сын, крепкий, толстошеий, подбоченясь стоял напротив, не выказывая почтения. Шрам поперёк лица отливал багровым.

- Отчего ты, великий княже, бросил Тихомель, не дождавшись моих полков? Отчего не ударил снова по Ивачичу? - упрекал Берладник.

- Ты во всём виновный. Дочку пожалел, а победу отдал.

- Растерялся, да. Но потом, тем же вечером, выступил в твою сторону. На другой бы день взяли Теребовль.

- Было поздно. Галичане оказались проворнее.

- Никогда не поздно вновь помериться силой. Лето на носу, а к началу осени можем повторить.

- Нет, казна пуста. И друзей больше не докличешься. Как-нибудь потом… коли не помру…

Шрам на лбу Ивана покраснел ещё больше:

- Ой, не лги мне, княже. В ожидании смерти не замысливают женитьбу. Нетто я не знаю, что послал ты в Обедь нескольких бояр, чтоб они просватали за тебя ихнюю царевну?

Изяслав молчал, раздувая ноздри. А звенигородец закончил: