Золотое на чёрном. Ярослав Осмомысл

- Славно, благолепно. Лучше и мечтать невозможно.

- Слышал, что в науках прилежна?

- В меру сил моих.

- Будто бы отец тебя навещал.

- Да, намедни.

- Будто бы сказала ему, что меня любишь больше, чем его?

Та совсем зарделась, от волнения облизала губы:

- Мне ли не любить тебя, княже? Ты такой добрый, великодушный. Лучше всех других, с кем мне доводилось встречаться. О простых печёшься. Столько сделал для меня и для Янки! Я твоя раба по гроб жизни.

Ярослав рассмеялся не слишком естественно:

- Ой, наговорила с три короба! Даже неудобно. Это ж долг мой христианский - быть отцом всему сущему в Галиче… Вот иду в поход на Волынь. Может, не вернусь. Ты хоть вспоминай меня иногда.

Настя подняла взволнованные глаза:

- Может, не ходить?

- Нет, никак нельзя. Наш великий князь Георгий Киевский, что приходится тестем мне, призывает под стяги. Попытаюсь убедить его кончить миром, но не знаю, сумею ли.

- Убеди, пожалуйста! - И она сложила руки молитвенно. - Ведь война - это богомерзкое дело. Бог велит любить, а не убивать.

- Если б все правители рассуждали по-твоему!.. Вдруг она воскликнула с жаром:

- Коли ты умрёшь, мне ведь тоже ни к чему жить!

- Милая, окстись! Что ты говоришь? - изумился он. У неё из глаз побежали слёзы:

- Да, поверь. Кто тогда за меня заступится, приголубит и обогреет? Ни от матушки Манефы (многие ей лета!), ни от Янки, ни от прочих сестёр-послушниц, ни тем более от Микиты Куздеича - нет ни от кого мне такой заботы и ласки. Только от Арепы да от тебя! Княже, княже! Не погибай!

Осмомысл не выдержал, подошёл и провёл ладонью по её платку. Девушка упала перед ним на колени, стала целовать его сапоги. Сын Владимирки наклонился, взял Настасью под мышки, поднял, как пушинку, и поставил перед собой. Вытащил платок, вытер мокрые от слёз щёки, утешающе произнёс:

- Будет, будет, голубушка. Успокойся, ну! Этак не годится. Вон какие глазыньки ясные, пригожие - выплакать их жалко. Я тебе запрещаю, слышишь? Князя же ослушаться - грех большой. Ты со мною согласна?

- Как прикажешь, княже… - выдохнула она.

- Вот и превосходно. А теперь пора. Пожелай мне удачи, и распрощаемся.

Настя проникновенно посмотрела на него снизу вверх:

- Батюшка, мой свет, Ярослав Володимерыч! Береги себя! Возвращайся с Богом! Все мы молимся за твоё здоровье!

Он поцеловал её в лоб и стремительно вышел из кельи. А садясь в седло, приказал провожавшей его матери Манефе:

- О моём приезде - никому ни слова. Особливо - княгине Ольге Юрьевне.

Та склонилась в пояс:

- Понимаю… не беспокойся… онемею, как рыбица… (И конечно же продала князя с потрохами - на другой же день по его отбытии. Но об этом позже).

А владыка Галича, возвращаясь теперь в кремль-детинец, думал о Настасье. Всё никак не мог успокоиться, убеждал себя: «Что я в самом деле? Ведь она - дитя! Я отец семейства, христианин, не имею права даже помыслить… Ей четырнадцать, а мне двадцать шесть - вон на сколько старше! Нет! Забыть! Навечно! Вырвать из души с корнем!» Только жилка в мозгу билась непрестанно: «Любит, любит, любит!» И копыта лошади выбивали в такт: «Ах, как хороша! Чудно хороша! Нет ея прелестней!»

5

Ярослав с войском подошёл с юга к Владимиру-Волынскому и остановился в селе Хвалимичи. А затем с небольшой дружиной поскакал в Свинтусяхи, где расположился Юрий. Там они и встретились.

Тесть нашёл зятя возмужавшим, не такого болезненного вида, как семь лет назад, ещё более рассудительным, ну а зять отметил, что на тесте эти годы совершенно не отразились, разве что добавили жира - на щеках и на брюхе. Обнялись и расцеловались, сели полдничать - хлебосольно и неумеренно (с точки зрения Осмомысла), - поросятами с хреном, стерлядью, цесарками и ковшами вина. Долгорукий спросил:

- Пригласить ли Берладника?

Галицкий правитель чуть заметно поморщился:

- Дело, конечно, хозяйское… но вполне можем обойтись…

Юрий улыбнулся:

- Ну, задира! Чай, сражаться вместе. Ссориться негоже.

- Что уж ссориться, отче, коли ссора между нашими семьями длится больше четверти века!

- Вот пора бы и замириться!

- Как замиришься, если он убил моего родителя?

- Доказательств нет.

- Доказательств нет, что и мой родитель отравил Ростислава. Но, однако ж, знают об этом все.

- Надо положить конец распрям. Он в Волыни, ты у себя - заживёте дружно.

- Вряд ли, вряд ли: для него Волынь - только половина успеха. Он мечтает о Галиче.

- Мало ли чего! Помечтать невредно. Если на тебя сунется, мы ему укорот быстро совершим. Ничего не бойся.

- Не в боязни суть. Повода не нужно давать с самого начала.

Долгорукий, обгладывая крылышко цесарки, посмотрел на него исподлобья:

- Ты об чем, зятёк?

- Обложить Владимир-Волынский, припугнув тем самым Изяславовых отпрысков, и пойти на мировую с нашей выгодой. Юг Волыни присоединить к Галичу. Остальное же, меньше половины, будет их. А Берладника - в шею!

Киевский владыка сделался невесел. Бросив кости на серебряную тарелку, мрачно произнёс:

- Знаешь, Ярославе, мысли мне твои не по нраву. Коль пришёл воевать - воюй. А мириться с Изяславичами задумал - лучше убирайся обратно, не мути воду. Я и без тебя справлюсь.

Осмомысл быстро сдал назад: