Золотое руно

— Давно от нас? — спросил тот, не дослушав, и повел на Колтыпина потемневшим и плоским, как икона, лицом.

— О! — радостно воскликнул Колтыпин и показал десять фиолетовых, видать, некогда отмороженных пальцев. — С апреля одиннадцатый пошел, как я дома…

— Осознал? — спросил человек в унтах.

— Чего?

Но Колтыпин не дождался ответа на вопрос и стоял, озадаченный, словно потерял свое место, потом решительно сел в ногах у старика. Так и сидел он некоторое время, сгорбившись и крепко сжав обе руки коленями, торчавшими из-под зимнего полупальто.

— Наверно, в отпуск едете? — спросил Колтыпин опять.

Человек в унтах помолчал, потом раза два отрицательно качнул крупной головой, не глядя на собеседника.

— A-а… По делам, значит. Понятно.

Мимо прошел дежурный по вокзалу и постучал в дверь красного уголка. Шум за дверью приутих, и когда дежурному открыли, мимо его полы юркнул из комнаты мальчик лет семи.

— Пора заканчивать, — негромко, но твердо сказал дежурный, — а то тут у вас не детской елочкой пахнет.

— Боррис Геворгич!..

— Басова, не заводись! Тебе завтра еще вокзал убирать.

— Боррис Геворгич…

— Сорок минут, не больше! — уступил дежурный. — Да с музыкой поосторожней: казенная вещь.

В дальнем углу зала щелкнуло окошко кассы и осветилось изнутри. Люди зашевелились. Одним из первых встал знакомый Колтыпина, он с достоинством одернул пальто на плечах, двинул ногой чемодан поплотнее к дивану, заложил руки за спину и направился к кассе подбористым шагом. За ним, сунув руки во внутренний карман и криво согнувшись при этом, бочком засеменил Колтыпин.

От кассы они шли уже переговариваясь.

— Отт дела! — восклицал Колтыпин. — Оказывается, и вы из Калуги! Отт не знал! Отт не думал, что товарищ Ломов и — на тебе, калуцкий!

— Что, не похож? Хе, хе…

— Да как сказать… Ну, значит, вместе едем, и места как раз рядом.

— Садись! — добродушно приказал Колтыпину Ломов и плотно сел на диван. — Садись, рассказывай, как живешь, чего можешь, земляк?

— Ничего живу! — охотно отозвался Колтыпин. — Чего не жить, коль жить можно? На своей стороне — сами знаете… А вы надолго в Калугу?

— Спрашиваешь, надолго ли? Насовсем. Не прописывают в Москве, ну да и черт с ними!

— А как же Север? — спросил Колтыпин.

— Ша, земляк! С Севером покончено: вот уже три месяца как меня раньше времени на пенсию выжали. Вот как бывает оно, дело-то: служишь-служишь, а тебя возьмут да и — фьють! Как и не бывало Ломова. Словно я и памяти о себе не оставил.

Лицо Ломова стало еще более сумрачным. Оба помолчали.

— А в Калуге жилье-то хоть у вас есть? Слышите?

— Что такое? — приподнял брови Ломов.

— Я говорю: жилье, мол, есть у вас в Калуге?

— Все в порядке. Есть. А ты газеты-то читаешь?

— Случается…

— А недавно статейку про меня не читал в газете? Вот и плохо, что не читал, а то бы знал, как Ломов преподнес в дар районной библиотеке около двух тысяч книг. Так как же после этого меня обойдут жилой площадью?

На станцию налетел товарный поезд. Он долго громыхал, притормаживая, гружеными вагонами, и все вокруг знобко подрагивало: стекла, диваны, вокзал и сама земля, пока состав не остановился.

— А земля-то дрожит, как будто в карьере рвут, верно? — спросил Колтыпин, но Ломов ему не ответил, и тот продолжал высказывать свои мысли сам для себя: — Да, на товарнячке бы сейчас, вот на этом, попутном — живо бы дома был, а тут сиди сиднем! Не люблю…

— Не дома, а в больнице бы был живо, — заметил Ломов и шумно выпустил носом воздух.

— Ну да! В больнице! В войну, еще мальчишкой, сколько, бывалочь, поездил на крышах-то! И ничего.

— В войну, говоришь?

— В войну. Особенно в два первых года, — уточнил Колтыпин.

— Спекулировал?

— Было дело… А вы откуда знаете?

Ломов лишь усмехнулся в ответ, медленно опуская тяжелый взгляд с потолка на пол, и все это время с лица его сплывала улыбка.

— Эх, интересно было тогда, хоть и трудно! — продолжал Колтыпин мечтательно. — Едешь, бывалочь, на самом на верху, что те царь какой, а рядом с тобой ребятишки всякие, встречные да поперечные, как и ты — немытые да веселые. Благодать… А мимо тебя деревушки, городишки да станции разные пролетают, на каждой народ, давка, а ты сидишь себе, как птица вольная, на самом на верху, и весь мир тебе по колешко. Гоняли нас, конечно, ну да это не беда. Зато городов-то, городов-то пролетит мимо тебя! Сколько их, бывалочь, повидаешь! Да-а… А теперь раз в год к сестре в Торжок не выберешься путью, о-от… Да ведь и польза была от путешествий-то: где наменяешь чего съестного, где кого обманешь, а где и стянешь — дело прошлое… Зато как приедешь домой, в Калугу, в чем-нибудь в новом, да с брюхом сытым, да матери с сестренкой привезешь чего — ну и нет счастливее тебя на всем на белом свете, о-от…

— Ну и гладко сходило?

— Сходить-то сходило, но и трудов было много. Всем кажется, что это легкое дело, — не-е… Скажу вам, как земляку: трудная это была жизнь. — Колтыпин задумался, потом усмехнулся чему-то и сказал: — Каких только случаев не бывало!

— Сгореть можно было, что ли?

— А то нет! Раз, помню, меня чуть заживо не сожгли, о-от…