Золотое руно

— Люди. Директор велел. Народ в новые дома переселял. Дорого стало хутор содержать: колодцы завалились, свет проводить — надо столбов много, а народ не ехал в новые дома. Выселили людей, а дома сожгли. А почто в небо добро пустили? Лучше бы отдали людям на сараи, к новым-то домам сараи надобны. Люди на них доски таскают, а директор велел дома пожечь — дело ли это? Я так думаю: нёлюбы ему люди.

— Есть, Анна Поликарповна, и такие, которым нравится Матвей Степаныч, ведь что ни говорите, а он совхоз-то поднял, вон как размахнул!

— А толку-то! Вон за рекой еще один совхоз есть — худой, говорят, совхоз, а наши мужики поехали как-то недавно туда, разговорились да и узнали, что там зарабатывают так же, как и у нас. В хорошем-то совхозе побольше платить надо. Нет, не любят его люди, Николай Иванович, и я не люблю, хоть передавай ему, хоть не передавай…

Дмитриев промолчал, а Орлов вскоре объявил весело:

— Подъезжаем!

В ветровом стекле расступилась просека, открыла деревню.

У дома Анны Поликарповны Дмитриев тоже вышел. Простился, тронув рукой шапку. Орлов ловко развернулся, изготовился к обратной дороге и высунул на прощанье руку.

— Бывай здоров, комиссар! Чеши на ферму — достраивай в Буграх социализм, а с меня на сегодня хватит!

— Рули, рули, болтун! Сестре привет передай!

Однако Орлов попятил машину, спросил:

— А знаешь, почему Бобриков зоотехника Семенова выжил?

— Слухами, Андрей, не живу.

— И все же этот дымок от огонька…

— Ну?

— Семенова, поговаривали, к ордену хотели представить.

— И что же?

— Бобрикову могло не достаться: двум работникам руководящего звена в одном совхозе могли и не…

— Это не главное. Андрюша, главное… — Дмитриев вздохнул, махнул рукой и зашагал по деревенской улице.

— Как назад доберешься? — послышался из машины голос приятеля. — Может, ты недолго, так я подожду!

— Спасибо, как-нибудь доберусь!

10

Он не пошел даже в контору отделения «Бугры» — сегодня было не до общих вопросов — и направился прямо на стрекот колесных тракторов у скотного. Там — было слышно издали — взревывал от натуги тяжелый гусеничный с подвесным погрузчиком, а вокруг, лишь стоило прислушаться, копошились, потархивали легкие колесники, на одном из которых должен был возить навоз или торф тракторист Костин.

До скотного было с полкилометра, и, чтобы напрасно не проколыхаться по дорожным колдобинам — обычным весенним ранам русских дорог, он решил завернуть к магазину и спросить, где сегодня работает Костин. Спросить было у кого: за магазином пристроились человека три-четыре — издали трудно различить, но явственно выблеснула в руках у кого-то аспидно-черная бутылка портвейна. По мере того как Дмитриев приближался, он узнавал рыжие лохмы молодого плотника Крюкова, его сотоварища, что приходился племянником Анне Поликарповне, широкое лицо электрика Кротина.

— Здравствуйте, труженики!

— Привет властям! — развязно отозвался Крюков. Он оттягивал в натужной улыбке нижнюю губу вбок, прижимал зачем-то подбородок к груди, будто целился откусить пуговицу на фуфайке.

— Это во время-то работы? — строго спросил Дмитриев.

— Наша пятилетка… фьють!

— Что?

— Закончилась!

— Не выламывайся, Крюков! Почему не на работе?

— Я же сказал, Николай Иваныч, что уже отработал. Совсем: две последние недели — и ша!

— И ты расчет берешь?

— А я что — рыжий?

— А я — тоже, — не дожидаясь вопроса, заявил племянник Анны Поликарповны.

Дмитриев посмотрел на этих молодых, только-только отслуживших ребят, и ему стало не по себе.

— Кротин, а ты что пьешь с молодыми? У них хоть молодость дурит в мозгах, а ты…

— А у меня рабочий день не нормирован. Сегодня с полночи над мотором торчал, к дойке уладил его. Ко мне не придерешься! Кротин всегда как часики..

Дмитриев махнул на него рукой и к ребятам:

— Перестаньте дурить, парни. Заберите назад заявления и давайте тут жизнь устраивать. Что бегать-то?

— А чего мы не видели в вашем совхозе?

— Да совхоз-то не мой. Наш совхоз-то!

— Нет, он ваш с Державой, вот вы и работайте, а мы в город подадимся. Не пропадем! — самодовольно улыбнулся Крюков. Было заметно, что он — идейная сила, а не второй.

— За что обиделись-то? — спросил Дмитриев.

— Гм! За что! За все!

— Так не бывает.

— За то, что Бобриков — сволочь! — вырвалось у племянника Анны Поликарповны, и Дмитриев увидел зеленые, сощуренные злобой глаза.

— Это слишком общее да и, признаться, тяжелое обвинение. Так, наверно, нельзя…

— А ему можно? — встрял Крюков. — Мы два месяца, считай, без выходных работали в летнем лагере. Платил нам по самым низким расценкам, будто мы ученики. Ладно. Стерпели. А пошли к нему выходные просить — не дал.

— Выгнал! — вставил второй.

— Этот выгонит! — заметил Кротин, разглядывая бутылку на свет — сколько осталось? — Этот такой, у него не заржавеет!

— За что выгнал? — спросил Дмитриев.