Золотое сечение

Но сегодня, на исходе декабря, Кирпотин был настроен оптимистически: ректор был в столице с намерением довести дело до конца, а такому человеку нельзя было не верить, и к тому же поток успешно сдавал последнюю зачетную сессию. Некоторые из его студентов были Кирпотину откровенно симпатичны, и среди них экстраординарный профессор находил успокоение своим нервам и заботам, встречая сочувствие и понимание. Он даже жалел, что скоро расстанется с этими угловатыми, прокуренными на заседаниях и планерках людьми, бронзовыми от постоянного пребывания на воздухе и недоверчиво-скептичными ко всему, что не касалось их личного, выстраданного опыта. Человек пять из них, если говорить честно, таки не сдали ему положенного минимума задач, и он решал их вместе с ними. Он вновь вспомнил дни юности, рабфак, где так же по слогам разбирались уравнения, и эти нынешние ветераны — зубры строек и новички по части, эпюр-стали были ему как-то роднее и ближе, чем сотни прошедших с блеском на его экзаменах. Главный инженер треста Задорин, за которого особенно часто приходилось переживать Кирпотину (Грачев постоянно требовал информировать именно о нем), после утомительно долгого экзамена, когда удалось самому решить несложную, но заковыристую задачку, так и сказал, довольный и чуточку смущенный от собственной находчивости: «Ну, Николай Иванович, вы теперь наш царь и бог. Задачки-то, конечно, пусть нам и не решать на работе, а хватка, как ни крути, появляется. Теперь техотдел у меня попотеет — я им задачек накидаю…»

И Кирпотин с довольной улыбкой вспомнил проницательные, с лукавинкой глаза Задорина. Нет, не зря о нем просил ректор. Не зря доверил ему, Кирпотину, это архисложное дело: обучение опытных деловых строителей, где нужен такт и известная доля риска. Разве справедливо, что годы у них уходят как вода…

При воспоминании о бегущем времени Кирпотину увиделась дочь, чьих скоропалительных поступков он, как ни старался, понять не мог. Уехать из дома почти тайком, с малознакомым юношей, который сам даже не соизволил представиться родителям собственной жены, — это было немыслимо и непорядочно, наконец…

Кирпотин сидел на табуретке на кухне, сбивая крем для торта. Тут он вздохнул и, поколебавшись, тихо спросил жену:

— От Оли писем нет?

— Ты же знаешь, она не любит писать. У ней забот полон рот. Мать ведь она, неужели неясно. Прошлое, ноябрьское, ты читал раз десять. Теперь уж после Нового года жди. Вот и порадуешься…

Жена чародействовала возле духовки, собираясь поразить гостей — Мильмана с супругой — многослойным тортом из песочных с орехами сочней. Торт должен был сутки стоять, пропитываясь кремом, и поэтому делался заранее. К отъезду Оли она относилась спокойно, как, впрочем, и ко всему происшедшему с дочерью за два года…

Кирпотина поражала хладнокровность жены, ее нежелание выслушивать его опасения, недоуменные вопросы о дочери, которую он, оказывается, совсем не знал.

Суетливые фразы раздражали супругу, и она, может быть, храня в памяти свою, неизвестную ему юность, резко отвечала: «Дай ты ей перебеситься! Ведь она у меня после бабьего века родилась — как ей нормальной быть. И я не в пансионе росла…» И Даша Широкова мечтательно закрывала глаза, уходя от Кирпотина в укромные тайные дни молодости, влюбленности и отчаянного безрассудства…

V

Терентий всегда мучился, закрывая месячные наряды бригадам. Обилие скрытых работ, утечка материалов, пропуски по причине выпивки угнетали его. Нужно было все учесть, никого не обидеть и сдать подписанные бланки для строгой проверки в бухгалтерию. Ему казалось, что в работе мастера открывается необозримое поле для подвохов, нечистых махинаций и плутовства, чего он смертельно боялся не только в силу своей чистоплотности, но и из-за раннего невольного возмужания. У него — мастера отдаленного, заброшенного в пустынную степь строительного участка, студента-заочника третьего курса и главы семейства — не оставалось никаких иллюзий о собственной хватке или умении выйти сухим из воды. Окруженный, как ему казалось, грубыми недалекими людьми, приехавшими сюда ради крупных заработков или от неумения жить в порядочных городах, он держался, как за спасительный якорь, за свою честность, изводившую его необходимостью быть компетентным во всех вопросах снабжения стройки, ее технической документации и даже в квалификации людей.

Больше года прошло с тех пор, как они с Олей — измученные непониманием друг друга, бездомные и с крохотным ребенком — очутились здесь, в Оренбургских степях, где на пологом холме, среди черно-песчаной бескрайней целины вырастало крутобокое, ракетообразное здание элеватора. Округлые цементные его банки темнели от осенних, почти полого идущих под ветром дождей, торчащие штыри арматуры тоскливо пели во время вынужденных простоев в зимние недельные бураны, а весной не хватало воды, — без нее не выдержать режима сушки монолита.