Золотое солнце

Лакош, видно, тоже приглядывался ко мне: кто я, что я... Ни слова не говоря, он наклонил голову и лбом прикоснулся к верхней ладони. Нижнюю я положил ему на макушку. Кончено дело. Для него я — старшина табора, для меня он — абордажный мастер ватаги в моей стае. Хорошо. Хоть это хорошо. Лакош собрал своих людей, показал меня и каркнул, что положено. Мол, ходите под его рукой... Лошади у маг’гьяр куда исправнее. И у каждого по одной — по две запасных.

Больше мне у маг’гьяр делать было нечего.

Потом я велел десятникам остановить бега, Аххаш, и поставить людей в три ряда. Посмотрел. Цыплята бок о бок с головорезами.

— Меня зовут Малабарка Габбал. Я ваш командир. И я могу с любым из вас сделать, что захочу. Устав мне позволяет сечь вас, лишать жалованья и даже убивать. Все это, рыбье дерьмо, мне не придется делать собственными руками. Палач всегда готов заняться вашими тушами... — Это мне рассказал Одноглазый. Центурион знал устав, как придонные братья дно. — Но при случае я свернул бы шею любому из вас без всякого палача... — Для начала они должны меня испугаться и бояться больше, чем любых гарбалов. Уважать и любить научатся потом. Если уцелеют.

— Наверное, кто-то этим недоволен. Наверное, какой- нибудь мешок с навозом мне не поверил. Тот, кто желает проверить, может выйти из строя и прикончить меня. Давайте. По одному. Десятники потом будут свидетелями: я сам разрешил убить меня. Только сегодня. Потом у вас не будет такого шанса.

...Первый был тупой скотиной. Здоровенный хряк. Его отнесли в палатку. Ничего, к вечеру оклемается. Второй орал: мол, варвар-варвар; гибкий, молодой, двигается отлично. Только дыхание теряет. Мне пришлось заставить его извиниться передо мной. Громко извиниться, так, чтоб весь строй его слышал. Сначала он не хотел, пыхтел, выл, извивался, но боль — хороший учитель, по себе знаю. Никто не смеет поносить командира. Ни при каких обстоятельствах. Третий был просто дурак. Карась подтухший. Я приказал ему взять щит и копье, а потом сломал левую руку. Он потерял жалованье, а я — одного солдата. Пусть так. Нельзя быть таким самоуверенным дерьмом. Тоже — ни при каких обстоятельствах. Четвертый оказался серьезным человеком. Низенький, с тонким, загнутым книзу носом, глаза холодные, мышцы как корни у старого дерева. Он заранее извинился, сказал, мол, не желает зря задираться, но ему интересно попробовать такого мастера; в любом случае он понимает меня и готов подчиняться моим приказам; потом, конечно... Он успел ударить меня. Это было больно, к вечеру нога опухла. А потом еще раз достал меня в бок, под ребра. Но второй раз не в счет: у него уже глаза закатывались, в ударе не было порядочной силы. Пока он встать не мог, рассмотрел я его татуировки, клейма рассмотрел. Да... Одна каторга в Рэге чего стоит! Охранял Бана Лобача, убийцу из убийц, даже Крысы Бана сторонились... Хорошо, хоть сам Носатый не убийца. Другая у него, снасть камбалья, специальность была, пока не завязал.

Три вещи радовали меня. Никто, кажется, не заметил, как больно моей ноге. Больше желающих попробовать свои поганые силы не сыскалось. Вроде бы я нашел первого младшего командира для этой оравы... Так. Надо бы еще двух.

— Лечь!

Неторопливое копошение.

— Встать! Лечь! Живее.

Ну... не быстрее беременных баб.

— Встать! Лечь! Живее. Встать! Лечь! Живее.

На восьмой или десятый раз они начали понимать, что такое «живее». Еще трех придурков, которым не хотелось подчиняться, я вышиб из отряда искать другую работу. В нужное время они не должны колебаться ни единого мига. Капризных солдат не бывает. Бывают трупы капризных солдат.

Десятникам велел: продолжать бега до заката. Пошел к Лакошу и переговорил с ним. Дал денег на расходы. На следующее утро все было готово как надо. Поворотные деревяшки, горшки на палках, мишени, стоячие чучела с головами из сырой глины... Все, чтобы наемники подучились рубить с коня, хотя бы и не на скаку, метать дротики, копьем тыкать куда надо и не слетать наземь при этом. Вышло, как и думал, Аххаш. Половина — люди совсем случайные. Еще четверть — слабосильные либо неумелые. Рубили чучела, так поранили трех коней: бабки им секли при ударе. Пришлось выгнать еще одного новобранца, вконец косорукого.

Я приметил среди прочих долговяза со шрамом на подбородке. Делал все, снасть камбалья, играючи. Еще другим показывал, как и что. И этот сброд его слушался.

— Имя?

— Тиберий.

— Откуда знаешь конный бой?

— Бывший командир турмы.

Вроде Руфа, значит.

— Тогда почему ты здесь?

Молчит, лупает на меня угрюмо.

— Ну!

— Ударил воинского трибуна.

— Меня не ударишь.

Так. Я позвал вислоусого десятника.

— Это твой командир, десятник. Выбери любых восемьдесят пачкунов, отдели от прочих и построй вон там. Покажешь им старшого. Тиберий, остальных семь десятников назначишь сам. Жалованье будет как положено. И у тебя, и у них. Дашь слабину, порву от шеи до задницы. А потом разжалую. Вопросы есть?

— Нет. — Это они оба мне ответили.

— Вперед.