Потом мы опять сидели в саду. Она рассказывала:
— Тогда заживо умер, теперь воскрес из мертвых. Я ощутила то духовное единение с ним, о котором мечтала давным-давно, в нашей
жизни. Я говорю о высшем, духовном единении, и лишь о нем. После войны он тоже построил новую семью, третью за его большую, долгую жизнь; он любил жену, Надежду Александровну Любарскую, и она его любила, ухаживала за ним…А я… опять стала писать стихи.
Я написала это весной семьдесят третьего, за три дня до…
Умер он в больнице от воспаления легких. Доктор, который был при нем в последние минуты, рассказывал мне, что он умер улыбаясь.
Быстро темнело; в окнах толстовского дома засветились лампы, резче стал запах листьев.
— Он умер старым, и он умер молодым — лишь через несколько лет после духовного рождения. Вы поверите, я совсем не чувствовала его старости, мне казалось, что полвека назад он был старее.
Надежда Александровна Любарская, вдова А. С. Жигалко, картины, которые были ей подарены при его жизни и перешли по завещанию, отдала Чайковскому.
Ну а что стало с девочкой, которая в летних туфлях ушла в московскую метель?
Она умерла.
Она умерла совсем недавно, когда я писал эти строки, — кандидат искусствоведения, старейший сотрудник ВГИКа Ирина Александровна Жигалко. Она была человеком ярким, талантливым, душевно щедрым, работала с М. Роммом, в его творческой мастерской, у нее учились А. Тарковский, А. Смирнов, А. Михалков-Кончаловский, А. Митта.
У нее учился В. Шукшин, которого она нежно любила и который нежно любил ее.
Когда А. С. Жигалко, склоняясь к мысли отдать коллекцию народу, советовался с ней, она обняла его…
Ирина Александровна тоже передала Чайковскому все, что подарил и завещал ей отец.
Надежда Александровна Любарская и Ирина Александровна Жигалко после кончины Александра Семеновича передали картинной галерее более четырехсот полотен и рисунков (Репин, Серов, Архипов, Кончаловский, Юон…).
Никто не оставил себе ничего.
Над Чайковским — большие осенние облака; они мягко отражаются в Каме. Город стоит на великом водном пути; полмиллиона человек, посетивших картинную галерею, — это лесорубы Сибири, украинские учителя, строители с Дальнего Востока, шахтеры Кузбасса, московские кинематографисты, врачи из Карелии, белорусские агрономы. Плывет по Каме народ — отдыхая, странствуя, перемещаясь — и поднимается на берег, и видит…
«Могли ли мы мечтать о Репине, о Левитане в ранее неизвестном нам небольшом городе. Это — чудо!»
«Ни в одной из галерей, ни в одном из музеев не видели в подобном изобилии Коровина, уезжаем с сердцем, переполненным радостью».
«За время путешествия от берегов Невы до Перми мы посетили немало галерей, ваша особенно запала в память».
«Мы были у вас лишь несколько часов, миг жизни, но он войдет в сердце навечно. Как писал поэт: „Жизнь ведь тоже только миг, только растворенье нас самих во всех других как бы им в даренье“».
В центре первого зала галереи висит портрет А. С. Жигалко и рядом текст дарственного акта: «Настоящим на основании ст. 257 Гражданского кодекса РСФСР, я, Жигалко Александр Семенович, передаю безвозмездно собранную мной коллекцию картин, графики, скульптур Чайковскому народному музею для организации картинной галереи. Пусть они будут достоянием народа…»
О художественной, эстетической ценности галереи в Чайковском можно рассказывать долго (недавно вышла первая, посвященная этой галерее монография). Мне же хочется сосредоточиться на ее этической ценности, на тех нравственных последствиях дара А. С. Жигалко, о которых он, быть может, и не помышлял.