Золотое время

— Возможно, поэтому я тебя и спасла, Фенн. Я ненавижу Рам Сина. Запомни, я стала храмовой рабыней тогда, когда уже достаточно выросла, чтобы проникать в те места, про которые знают лишь избранные. Возможно, я просто хотела его одурачить, чтобы он после всех успехов потерпел хоть раз поражение.

Лицо ее исказилось выражением такой дьявольской ненависти, что Фенн убедился: она сказала хотя бы часть правды.

Неожиданно она улыбнулась:

— А если это так — тебя не удивляет, почему Рам Син из-за тебя не перетряхнул весь город?

— Возможно, проще сцапать кого-то другого.

— Возможно. Но я подстраховалась. Частично, разумеется, чтобы отвести подозрения от себя. Только жрецы, члены королевской семьи и еще кое-кто из благородных знакомы с храмовыми тайниками. Так я уронила на лестнице пояс, принадлежащий одному королевскому родственнику, который Малеху удалось для меня стащить. Стало быть, Рам Син подумает, что это королевский родственник выкрал тебя и забрал во дворец. Таким образом, и я, и, ты — в безопасности, хотя бы ненадолго.

— Ты умная девушка, — сказал Фенн с восхищением. — В самом деле, очень умная.

Арика заулыбалась еще шире, и Фенн подумал про себя: «А не слишком ли ты умна, Арика, чтобы тебе доверять?»

Но в одном он вынужден был довериться ей, хотелось ему того или нет.

Неожиданно он вскочил с места:

— Не могу больше ждать! За работу, чтоб вас разорвало! Колдуйте скорей, я не могу больше ждать!

— Спокойно, Фенн, — ответила Арика. — Все в порядке, — она указала на кровать. — Ложись. Постарайся расслабиться. Ты должен будешь мне помочь, Фенн. Я не похожа на новчей, которые делают что хотят с мозгом людей и животных. Ты должен открыть мне Дорогу, Фенн. Не сопротивляйся. Успокой свой разум.

Фенн вытянулся на кровати. Он попытался, как она просила, расслабиться и освободить разум. Лицо ее парило над ним, белое в неясном свете, льющемся из окон. Да, она была красива. В глазах у нее светились загадочные темные огоньки. Голос Арики мягко сказал:

— Ты должен мне довериться, Фенн, если хочешь все вспомнить. — Малех вручил ей чашу с питьем, и она поднесла чашу к губам Фенна. — В вине лекарство, оно тебе не повредит. Оно только сделает путь легче, а время — короче. Выпей, Фенн.

Он не хотел пить. Мускулы его вновь напряглись, и опять он покосился на нее с подозрением, почти готовый оттолкнуть ее и убежать. Она убрала чашу и сказала:

— Как хочешь, память потерял ты, а не я.

Минуту спустя он сказал:

— Дай мне чашу…

Он выпил. Потом снова лежал неподвижно, вслушиваясь в ее голос; расслабиться теперь было проще. Постепенно он утратил чувство времени. Глаза Арики были огромными, темными и полными маленьких пляшущих огоньков. Они притягивали его, они влекли его. В мягких волнах бесцветного тумана пропало лицо Малеха позади, саманные стены, крыша, сама Арика — все, кроме ее темных глаз.

Только в последний момент он осознал, какая в них таится сила, но было уже поздно. Они потянули его в кромешную тьму, и он уже не мог не идти туда… Глубокая-глубокая тьма. Тьма без времени. Голос… Повинуясь этому голосу, он приподнялся слегка, словно просыпаясь. Вот так с ним когда-то говорил другой голос — и все спрашивал, спрашивал. Но на этот раз отвечать было легче.

— Меня зовут Феннвей, — сказал он этому голосу. — Я в Нью-Йорке.

Да, отвечать было много легче. Он рассказал о Таймс-Сквер в летнюю ночь, о сиянии огней, о толпе. Он рассказал о Центральном парке утром, после дождя.

— И очень скоро всего этого не станет, — сказал он. — Ни зданий, ни метро, ни людей. Все исчезнет, пропадет и забудется. — Он засмеялся. — Они сооружают Цитадель, они делают ее глубоко в скале, над Палисадами. Они почти закончили. А зачем? Какой прок в Цитадели без людей? — Он опять зловеще рассмеялся. — Эй, покайтесь, ибо конец уже близок! Я каюсь, что у меня есть сын! Каюсь, каюсь, что произвел его на его же погибель!

— Феннвей! Феннвей!

 — голос встряхнул его и заставил очнуться. — Ты должен вспомнить себя, Нью-Йорк, Палисады, нарисуй все это, Феннвей, изобрази на бумаге, так, чтобы, проснувшись, ты вспомнил их!

Утомленный этим голосом, не дающим ему покоя, он начал рисовать. Были ли у него бумага и карандаш — он не знал и даже не думал об этом. Он рисовал, как рисуют во сне знакомые очертания, и занятие это вызывало в нем печаль и чувство потери. Он заплакал.

— Не буду я рисовать, — сказал он. — Какой в этом прок в канун Катастрофы!

Голос воззвал к нему. Он взывал снова и снова, и Фенн бежал от голоса. Он мчался берегом широкой серой реки. Приближалась ночь, и от темнеющей воды поднимался туман, густой и холодный, обволакивая его, унося прочь из этого мира, который был обречен…

Глава 5. Тайна веков

Рисунок был сделан углем на деревянной доске. Он был кривой, неумелый, незаконченный. Изображал он длинный узкий островок между двумя реками недалеко от моря. Фенн уставился на рисунок, и руки его задрожали. Арика ласково сказала:

— Ты мне говорил, это называется Нью-Йорк. Ты помнишь?