ЗОЛОТОЕ ВРЕМЯ (антология)

Компания у пианино делалась все оживленнее. Лили, которая танцевала на черной лаковой крышке, спрыгнула вниз, в распростертые объятия Сида и Севенси. Она была пьяна, и коротенькое серое платьице шло ей сейчас, как помочи — великовозрастному лбу. Она старалась никого не обидеть и прижималась то к Сиду, то к Эриху, то к сатиру. Бо с ухарской ухмылкой барабанил по клавишам. Играл он то, что заказала ему Лили.

Я была рада, что меня не трогают. Кто сравнится с опытной, начисто утратившей иллюзии семнадцатилетней девчонкой, которая впервые позволила себе повеселиться от души?

Что-то коснулось моей ладони. Илли вернул мне черную перчатку, хотя видел, что я ее выбросила. Я отпихнула его щупальце, обозвала лунянина вполголоса придурковатым тарантулом и сразу же почувствовала себя виноватой. Кто я такая, чтобы судить его? А если меня запереть в одной клетке с одиннадцатью осьминогами из далекого будущего? И вообще, не судите да не судимы будете.

Радуясь своему одиночеству, я наблюдала за остальными. Брюс медленно, но верно напивался. Сид подошел к нему, спросил о чем-то, а Брюс процитировал ему Руперта Брука, те самые чувствительные строчки:

   Лишь только в Англии найдут
   Сердца отважные приют.
   А Кембриджшир приветит всех.
   Кого мечта не вводит в грех.

Я вспомнила, что Брук тоже погиб молодым в Первую мировую. Брюс пил, а Лили время от времени поглядывала на него, замирала — и разражалась смехом.

Брюс, Лили и Эрих... Я пораскинула мозгами. Лили требовала себе гнездышко и не желала ничего слышать, а теперь она развлекается танцульками, хотя ее скорее всего ожидает третья в Переменчивом Мире смерть от болезни Брайта. В Брюсе я, похоже, ошибалась: ни собственное гнездышко, ни Лили не значат для него столько, сколько Переменчивый Мир с его умопомрачительными выкрутасами. Семена, о которых рассуждала Лили, его не прельстили. Однажды он, вполне возможно, и решится на открытый бунт, но, по-моему, он из тех, чьи руки не поспевают за языком.

Их увлечение друг другом вряд ли быстро сойдет на нет. Неважно, что сейчас они разбежались. Любовь, конечно, побоку, но на ней свет клином не сошелся; если они встретятся когда-нибудь, им найдется о чем поговорить.

Эрих может гордиться своим камрадом, у которого достало мужества и сообразительности обезвредить бомбу. Да, они один другого стоят. Эрих не задумался поставить нас перед выбором: Компенсатор или атомная духовка. Таких, как он, ничем не пробьешь.

Знаете, откуда у меня синяк под глазом? Я подошла к Эриху со спины и сказала: «Ну что, как поживает мой комендант? Забыл про своих Kirche, Kinder и Kiiche?» Он обернулся ко мне, и я провела ногтями ему по щеке. Мод хотела поставить мне электронную пиявку, но я предпочла старый носовой платок и ледяную воду. Так что Эрих обзавелся царапинами — правда, Брюсова глубже, зато у него их четыре, а у Брюса одна. Может, в них угодила какая-нибудь зараза; ведь я не мыла рук с тех пор, как начались поиски Компенсатора. Обидно только, что Эрих считает, будто шрамы украшают мужчину.

Подняться с пола мне помог Марк.

— Как насчет очередной «омнии»? — буркнула я.

— По поводу? — удивился он.

— По поводу того, что здесь творится, — отозвалась я.

Он призадумался — и произнес:

— Omnia mutantur, nihil intent.

— Ну и? — спросила я.

— Все проходит, но ничто не исчезает.

Что ж, звучит неплохо, особенно когда под дверь поддувают Ветры Перемен, но глупо. Неужели Марк на деле верит в это? Мне бы его веру. Порой мне кажется, что лишь идиоты могут мечтать о доле Демона или Комедианта. Но я говорю себе: «Такова жизнь, Грета. Приучайся терпеть». Терпение терпением, но иногда так и подмывает бросить все к чертям собачьим!

Что-то вновь скользнуло по моей ладони. Илли распушил усики на конце щупальца, и они растопырились этаким симпатичным кустиком. Я убрала было ладонь, но поняла, что лунянину одиноко, и решила: пускай щекочет, если ему от того легче.

И тут я услышала:

— Скучаешь, Гретхен?

Я чуть с кушетки не свалилась, честное слово. Может, я заснула? Мамочки мои, когда ж это я научилась разбирать постукиванье Илли?

Да нет, коммуникатор его вроде бы помалкивал, и телепатией здесь тоже не пахнет. Наконец я сообразила: зная, что я умею обращаться с коммуникатором, Илли воспользовался моей ладонью вместо его клавиатуры. Он стучал, а мой мозг автоматически переводил его стук в слова.

На мгновение мне стало страшно, но я была настолько измотана, что плевать хотела на самоуправство сознания. Я просто лежала и слушала. Поговорить всегда приятно, хотя бы и с осьминогом-переростком. Квакать он не квакает, и на том спасибо.

— Тебе грустно, Гретхен? — справился Илли. — Ты не понимаешь, что происходит с нами? Ты боишься, что ты — не более чем тень, которая сражается с другими тенями и ублажает теней в промежутках между боями? Тебе давно пора усвоить, что на деле все обстоит иначе, что идет не война, а эволюция, отличная, правда, от той, о которой распространялся Эрих.