ЗОЛОТОЕ ВРЕМЯ (антология)

Над поверхностью не виднелось почти ничего. Только огромные дверные створки из нержавеющего сплава в несколько футов толщиной, вделанные во вмонтированный в скалу шлюз из того же металла.

Голос из мегафона все гремел, объясняя, как устроены дверь и компрессорный механизм, которые переживут века, и как работает система рычагов, которая вновь отворит запечатанную дверь — потом, после Катастрофы. Чтобы отворить дверь, не требовалось никаких инструментов, кроме человеческих рук и разума. Разум, который сумеет отворить дверь, будет достаточно высоко развит, чтобы использовать предметы, находящиеся за дверью.

Толпа двигалась к входу, чтобы спуститься в Цитадель. Он двигался вместе со всеми. Дверь была рядом. Но он не мог до нее дойти. Между ним и дверью был какой-то барьер, что-то холодное, твердое и сияющее. Тогда Феннвей подумал, что он, должно быть, упал в обморок. Все это было странно. Он слышал удары топоров, и временами перед глазами у него возникали предметы, проносившиеся мимо как дым. Он испугался. Он подумал, что, наверное, очень болен.

Голоса — кричащие, смеющиеся, рыдающие, молящиеся. Голоса сумасшедших. Удары топора прекратились. Какой-то новый голос отчетливо сказал:

— Феннвей, открой дверь.

И он увидел ее. Она была заперта. Она никогда раньше не бывала заперта. На дне круглой ямы, вырубленной во льду, блестел металл. Лед? Но ведь стояло лето!

Он соскользнул в яму. Рычаги были изолированы, защищены от мороза. Но они замерзли. Он нажал на них со всей силой, и один за другим они задвигались, туго и неохотно. Он услышал пронзительное шипение сжатого воздуха…

И большие створки медленно приподнялись.

Фенн увидел в отверстии свет. Лица его коснулся теплый воздух. И тут же весь мир пропал…

Когда сознание его вновь прояснилось, он обнаружил, что лежит на металлическом полу. Кто-то снял с него меховую одежду. Было тепло, блаженно тепло, почти жарко после ледяного холода. Над ним высилась паутина балок, достаточно мощная, чтобы удержать гору. И там горел свет.

Арика склонилась над ним. Глаза ее сияли бешеной радостью.

— Тебе это удалось, Фенн, — прошептала она. — Мы в Цитадели!

Сердце его бешено забилось. Он сел, вспоминая увиденное во сне. Лэннар стоял рядом с ним. Он стоял и рыдал, этот мужественный человек пустыни.

— Я готов был тебя убить, — сказал он. — Если бы не вышло — своими руками переломил бы тебе хребет…

Он наклонился к Фенну. Фенн кивнул:

— Я знаю.

Он взял руку Лэннара и поднялся. Люди обступили его. Их глаза сияли. Они знали, что совершили. И это было великое дело. Они были горды. Но на Фенна они смотрели с благоговением, почти с обожанием.

Лэннар сказал:

— Я выставил у дверей стражу. Ступеньки, которые ведут вниз, узкие, и, если новчи придут, им придется спускаться по одному. — Он тревожно нахмурился. — Другого выхода здесь нет?

— Нет.

— Не нравятся мне места, у которых только одна дверь, — сказал Лэннар.

Фенн рассмеялся:

— Цитадель наша. Давайте не будем беспокоиться о дверях.

Он привлек к себе Арику, совершенно одурев от восторга. Он оглядел длинные тихие коридоры, которые лучами разбегались от центрального зала, где они стояли. Он подумал, что должны быть еще ярусы, ниже этого, и что знание и могущество ожидают их там, чтобы снова построить мир. Слезы жгли ему глаза, и в душе его не оставалось больше места для страха.

Он пошел вперед, и остальные двинулись за ним. Как во сне брели они через безмолвные залы Цитадели, которая двенадцать тысяч лет ждала их прихода.

Двенадцать тысяч лет назад они опечатали это место, люди прошлого, которые знали, что они обречены. То был их дар, их последний, великий вклад в будущее.

Разум Фенна неясно блуждал между тем временем и этим. Иногда он был Феннвей, идущий в толпе экскурсантов. Иногда — Фенн, держащий под локоть девушку-полуновча и шагающий среди нагих детей пустыни. Он то полностью понимал все, что видел, то скудные познания дикаря не давали ему догадаться о природе и пользе этих сложных вещей вокруг.

Но Фенн он был или Феннвей, чувство благоговения не оставляло его. Оно росло и делалось глубже с каждым шагом. А вместе с ним росла и гордость — не за себя, а за кровь, которая текла и в нем, и в Лэннаре, и в любом другом сыне человеческом. Он ощущал тот громадный долг, который существовал у них по отношению к строителям Цитадели, давно уже мертвым. Ощущал он и вызов, содержавшийся в их даре.

«Знание — обоюдоострый меч, — так они, кажется, говорили. — Мы нанесли себе глубокие раны. А как используете знание вы, люди будущего? Чтобы созидать или чтобы разрушать?»