Золотоглазые

Некоторое время я крепко зажмуривалась, всем сердцем желая, чтобы вся галлюцинация растаяла и исчезла.

Но этого не случилось. Когда я вновь открыла глаза, они все еще были там, бессмысленно уставясь на меня своими глупыми хорошенькими лицами над отвратительными грудами розового сатина.

— Я намерена отсюда убраться, — сказала я.

Последовало неимоверное усилие подняться до сидячего положения. Я чувствовала, что остальные наблюдают с широко открытыми глазами, как я это делаю. Я и так и этак билась над тем, как бы спустить ноги с кровати, но они запутались в сатиновом покрывале, и я не могла их высвободить. Это была настоящая, отчаянная истерика во сне. Я услышала свой голос, молящий: «Помоги, Дональд, милый, пожалуйста, помоги…»

И внезапно, будто со словами «Дональд» расцвела весна, что-то, казалось, повернулось в моей голове. 3aтop в мозгу раскрылся не полностью, но достаточно, чтобы знать, кто я. Я неожиданно поглядела на других. Они все еще глядели на меня, полуизумленно, полувстревоженно. Я оставила попытки встать и опять откинулась на подушку.

— Больше вам меня не одурачить, — сказала я им. — Теперь я знаю, кто я.

— Но, Мать Орчис, — начала одна.

— Хватит, — огрызнулась я на нее. Казалось, я из жалости к самой себе пришла к чему-то вроде мазохистского бессердечия.

— Я не Мать, — резко сказала я. — Я всего лишь женщина, у которой когда-то был муж и которая надеялась — но только надеялась, — что у нее будут от него дети.

За этим последовала пауза, довольно странная, потому что хотя бы смешок должен был раздастся в ответ. Но на то, что я сказала, не обратили даже внимания. На лицах ничего не отразилось, на них было не больше мысли, чем на кукольных.

Тотчас же самая дружелюбная, казалось, почувствовала долг прервать молчание. Нахмурив брови и сморщив носик, она спросила:

— Что такое муж?

Я тяжело переводила взгляд с одного лица на другое. Ни на одном ни следа коварства, ничего, кроме озадаченного выражения, которое можно увидеть иногда в детских глазах. На мгновение я готова была впасть в истерику, но взяла себя в руки. Ну что ж, раз галлюцинация не оставит меня в покое, я буду воевать с ней ее же оружием и посмотрим, что же из этого выйдет. Я начала с невозмутимым видом и серьезностью объяснять простыми словами:

— Муж — это тот человек, которого женщина…

Из выражения их лиц явствовало, что я не очень-то просветила их. Однако они дали мне закончить три или четыре предложения, не прерывая. Затем же, когда я остановилась перевести дыхание, доброжелательница вмешалась с тем, что, очевидно, требовало для нее объяснения:

— Но что, — спросила она, явно недоумевая, — что такое мужчина?

Холодное молчание повисло над комнатой после того, как я объяснила. Но я даже не соизволила обратить на это внимание. Я была слишком занята, пытаясь принудить раскрыться дверцу моей памяти еще чуть-чуть, и обнаружила, что с определенной точки ее уже не сдвинуть.

Я знала теперь, что я — Джейн. Я была до этого Джейн Саммерс, а стала Джейн Уотерлей, когда вышла замуж за Дональда. Мне… было… 24, когда мы поженились, только 25, когда погиб Дональд, 6-ю месяцами позже. И там все закончилось. Это казалось вчерашним днем, но я не могла сказать…

До этого все было совершенно ясно. Мои родители и друзья, мой дом, моя школа, учеба в колледже, работа в качестве доктора Саммерс в рейгестерской больнице. Я могла вспомнить, как впервые увидела Дональда, когда его принесли однажды вечером с переломом ноги — и все, что за этим следовало…

Я вспомнила теперь лицо, что я должна была увидеть в зеркале — и оно, конечно же, было совсем не таким, какое я видела в коридоре — оно было овальное, с легким загаром, рот должен был быть меньше, аккуратнее, с каштановыми волосами, вившимися без всякой химии, с карими глазами, довольно широко расставленными, возможно, слегка тяжелым взглядом…

Знала я теперь, как выглядит и мое тело — стройное, с длинными ногами и маленькими крепкими грудями — чудесное тело, которое я сначала принимала как должное, пока Дональд своей любовью не научил меня гордиться им.

Я посмотрела вниз на омерзительную гору из розового сатина и содрогнулась. Во мне закипела ярость. Я тосковала по Дональду, который успокоил бы и приласкал меня и сказал бы мне, что все будет в порядке, что я не такая, какой вижу себя сейчас, и что все это в самом деле сон.

В то же время меня поразил ужас при мысли, что он когда-нибудь увидит меня толстой и жирной. И тут я вспомнила, что Дональд никогда уже не увидит меня — никогда — и я снова стала так несчастна и разбита, слезы потекли у меня по щекам.

Остальные просто продолжали смотреть на меня, широко раскрыв глаза и недоумевая. Прошло полчаса, все в том же молчании, потом дверь открылась, впустив целый отряд малышек, всех в белых спецовках. Я увидела, как Хейзел поглядела на меня и потом на начальницу. Она вроде как собралась что-то сказать, но передумала. Малышки разделились по две на кровать. Встав по бокам, они стащили покрывала, закатали рукава и начали массаж.