Золотой адмирал (Пират Ее Величества)

Еще одна группа орущих, размахивающих сталью басков взобралась по блекло-красным бортам и принялась очищать палубы, но их отшвырнула к фальшбортам горстка английских матросов, ударивших по противнику с полубака, где находились жилые помещения команды. Полетели дротики, и несколько бомбарделл — тяжелых ручниц-самопалов — грохнули так, что эхо прокатилось среди пакгаузов Бильбао.

Повсюду вокруг «Первоцвета» пробудился торговый флот, так же как это было в гавани Сан-Хуан де Улуа в Мексике в тот пакостный день осени 1568 года, когда из-за подлости столь же наглой, как эта, старый Джон Хоукинс и Френсис Дрейк, тогда еще юный неопытный флотоводец, едва унесли ноги, без всякой добычи, во время своей до тех пор столь удачливой экспедиции за рабами.

За то вероломное и безжалостное нападение, также произведенное в мирное время, Филипп II расплатился многими миллионами — таким дорогим оказалось мщение Дрейка и его капитанов.

Ринувшись вперед, разъяренный помощник капитана заметил мужественно защищающегося суперкарго Уолтера Гудмена. Круглый его живот колыхался, когда он делал выпады пикой; этот крепкий маленький купчишка совместно с Джоном Фостером составили на юте довольно стойкую боевую команду. Они уже ранили или убили большинство тех, кто прибыл с коррехидором первыми. Что же до самого дона Франциско, то он размахивал рапирой рядом с грот-мачтой и понуждал своих сторонников к новым атакам.

— Бейте их! Смерть этим псам еретикам! — то и дело призывал он, и голос его от напряжения звучал визгливо и резко. — Именем короля приказываю вам захватить это судно!

Боль, словно укус какой-то гигантской осы, через кожаную куртку ужалила Уайэтта в плечо, и он, развернувшись, увидел высокого испанца, с лицом лимонного цвета, готового прыгнуть на него. Кончик его шпаги «бильбо» уже окрасился алой кровью.

Уайэтт собрал всю свою силу и скорее благодаря ей, нежели ловкости и мастерству, парировал холодно блеснувший клинок, приближавшийся к нему со скоростью змеиного жала. Звякнули, заскрежетали и задрожали два встретившихся лезвия, и Уайэтт, чувствуя жгучую боль в раненом плече, сделал ответный выпад. Испанец отпрыгнул в сторону, но при этом открылся. Мгновенно тяжелый клинок Уайэтта глубоко погрузился в плечо нападавшего в том месте, где оно соединялось с шеей, пронзив его черную одежду. Тот хрипло вскрикнул, уронил шпагу и попытался обеими руками остановить ритмично бьющую из рассеченной артерии яркую кровь — но понапрасну. Колени его подогнулись, и он рухнул на палубу. Дублет поверженного противника быстро пропитывался хлещущим алым каскадом.

Еще один испанец бросился на Уайэтта, увидев, что его сотоварищ сражен.

Вибрирующий звон сшибающихся клинков, крики, где различались высокие голоса испанцев и низкие расположившихся в боевом порядке англичан, звучали все громче и громче, но огнестрельного оружия больше не было слышно. Перезарядка всех этих громыхающих аркебуз, бомбарделл, ручниц требовала уйму времени.

Когда боцман с горящей на знойном солнце рыжевато-седой бородой всадил свой широкий топор в голову расфуфыренного офицера, началось медленное отступление испанцев к правому борту барка.

— Ха! Тесни их! Тесни их! Самое время! — прокричал Уайэтг.

Отступление противника все ускорялось, и вдруг линия обороны испанцев сломалась, и те из них, кто еще мог, взобрались на фальшборт и оттуда попрыгали на свои суда. Другие, тяжело раненные, метались, окровавленные, по засоренной палубе «Первоцвета»в поисках хоть какого-нибудь временного укрытия. Третьи поднимали руки и, крича, просили о снисхождении, но чаще всего безуспешно — так разъярились обманутые англичане.

Суда коррехидора отчалили, забыв о нем самом и бросив горстку испанцев, все еще сражающихся вокруг грот-мачты, на произвол судьбы. Когда они осознали, что их покинули, то забегали по палубе с неистовой бесцельностью перепуганных крыс, брошенных в стойло, занятое фокстерьером.

— Рог piedad! Смилуйтесь! — умоляли оставшиеся в живых; и либо бросали свое оружие на палубу, либо кидались в мутные воды гавани.

На борту «Первоцвета» воцарилась относительная тишина, в которой победители отирали вспотевшие лбы и дико озирались, решая, каким будет их следующий шаг. Они не удивлялись тому, что на отчаянные крики испанцев, дерущихся и тонущих за бортом, привезшие их суденышки вовсе не реагировали.

Острая боль в левом плече напомнила Уайэтту о полученной ране, и он, увидев разбухший от крови рукав, принялся отпарывать его ножом. Но в это время умоляющий зов за бортом привлек его внимание к отчаянному положению коррехидора.

Дон Франциско, прыгнувший за борт, оказался никудышным пловцом, поэтому Уайэтт презрительно бросил ему конец веревки и приказал паре матросов поднять коррехидора на борт, чтобы дополнить им группу из шести — восьми плененных испанцев, стоявших с высоко поднятыми руками и от страха судорожно сглатывающих слюну.

С потной лысой головой и багровым лицом, тяжело дыша и тяжко ступая, с кормы подошел Джон Фостер. Его глаз мрачно горел.