Золотой человек

Но Михай уже сам горько раскаивался, что обидел Доди. Он стал уговаривать ребенка, осыпая его ласковыми словами, целовал ручку, которой только что сделал больно. Но малыш продолжал хныкать, зарывшись личиком в косынку на груди Ноэми. Он капризничал всю ночь, никак не хотел засыпать, плакал. Михай снова рассердился и резко сказал, что надо искоренять в мальчике упрямство, иначе он вырастет непозволительно своевольным. Ноэми ничего не ответила, только бросила на него полный укоризны взгляд.

На следующий день Михай раньше обычного покинул хижину и ушел в свою мастерскую, но на этот раз там не слышно было его песен. Вскоре после полудня ему стало не по себе, он прекратил работу и вернулся домой. В глазах Ноэми мелькнуло беспокойство. Вид Тимара сильно встревожил ее. В самом деле, на нем, что называется, лица не было.

— Кажется, я заболел, — сказал он Ноэми. — Голова будто налита свинцом, на ногах еле стою. И тело ломит. Придется прилечь.

Торопливо приготовив постель, Ноэми отвела его в спальню и помогла раздеться. Она с тревогой заметила, что руки у него как лед, а дыхание горячее.

Прибежала Тереза. Пощупала лоб и руки больного и заставила его укутаться потеплее, сказав, что у него, видимо, начинается лихорадка.

Но Михай чувствовал, что ему грозит нечто похуже. В ту пору в здешних краях свирепствовал тиф. Особенно ширилась эпидемия во время летнего разлива Дуная.

Когда Михай опустил голову на подушку, сознание еще не совсем его покинуло. А что, если у него действительно тифозная горячка, — подумал он. Поблизости нет ни одного врача, некому оказать срочную медицинскую помощь. А вдруг он умрет? Кто и как узнает об этом? Что станется тогда с Тимеей? И прежде всего с Ноэми? Кто заступится за нее, одинокую несчастную женщину, оказавшуюся вдовой прежде, чем она стала женой? Кто воспитает малютку Доди? Какая судьба ждет мальчика, когда он вырастет, если Михай будет лежать в могиле?..

А кто надоумит Тимею одеть вдовью вуаль, знак скорби по нем, и потом, когда придет время, — снять ее? Неужели ей суждено до смертного часа ждать его возвращения?..

Две женщины стали бы несчастными на всю жизнь. И все из-за него!

С беспокойством думал Михай и о том, как бы не наговорить чего лишнего в бреду, когда Ноэми и Тереза будут день и ночь бодрствовать у его постели. Еще, того и гляди, выболтает при них, что у него несметные сокровища, приказчики, роскошные палаты, бледнолицая жена… Или внезапно примерещится ему Тимея, он окликнет ее по имени, назовет женой, и это имя станет известно Ноэми.

С ужасом ждал он наступления момента, когда непослушный язык откроет, кто он такой на самом деле. Вот сейчас рассудок откажет ему, он впадет в беспамятство и в бреду выдаст самые сокровенные свои тайны!

Кроме физических страданий, Михая терзали и угрызения совести. Он не мог забыть, как со злостью шлепнул Доди по ручонке. Этот пустяк угнетал его, как тяжкое преступление. Ему хотелось, чтобы к нему привели ребенка, позволили его поцеловать.

— Ноэми… — пробормотал он, тяжело дыша.

— Что ты хочешь? — шепотом спросила молодая женщина.

Но он уже впал в забытье, так и не успев высказать свое желание. Теперь его сильно лихорадило. Крепких, богатырского сложения мужчин горячка валит сразу и мучительно, как безжалостный палач, терзает их. Начался бред. Каждое слово Михая долетало до слуха Ноэми. Больной не знал, что произносят его губы, в нем поселился какой-то другой, совсем иной человек, — правдивый, неподдельно искренний. У этого человека за душой не было никаких тайн, и он открыто говорил все, что приходило ему на ум.

Бред тифозного больного несколько напоминает причудливые фантазии сумасшедшего. Мысли у того и у другого роятся вокруг одной навязчивой идеи. При всей калейдоскопичности бредовых видений центральной фигурой их неизменно остается определенный образ, он снова и снова возникает в воображении больного.

В бреду Михая такой главной фигурой был образ женщины. Но не Тимеи, а Ноэми. Он говорил только с ней, имя жены ни разу не слетело с его губ. Этому имени не было места в его душе.

Лихорадочный бред больного и приводил Ноэми в ужас, и услаждал ее слух. Михай говорил о таких чуждых ей вещах, открывал такой неведомый для нее мир, что ей внушала страх горячка, способная порождать подобные наваждения. Но то, что ее имя не сходило с уст больного, доставляло ей огромную радость.

Однажды Михаю привиделось, будто он наносит визит каким-то вельможам.

— Ваше высокопревосходительство, — обратился он в бреду к знатному сановнику, — кому вы намерены пожаловать этот орден? Мне известна на «Ничейном» острове одна девушка. Вам не найти никого, более достойного этой награды. Отдайте ей орден! Имя ее — Ноэми.

— А как ее фамилия?