Золотой человек

К тому же… как тебе удастся устранить со своего пути еще одно препятствие… презренного жениха? Ведь он прирожденный авантюрист и способен на любую подлость. Он будет тебя преследовать, отыщет тебя и на краю света, встанет тебе поперек дороги, нащупает и выведает все твои тайны и будет вечно угрожать тебе, травить и терзать даже в самую счастливую пору твоей жизни. И тебе от него не избавиться никакой ценой, никакими жертвами! Он привяжется к тебе крепче, чем любящая, преданная невеста. Выход один: или он тебя уморит, или ты сживешь его со света. Нечего сказать, хорошенькое „семейное счастье“ предстоит тебе в таком случае! Оно может привести тебя на эшафот, и ты, „золотой человек“, добившийся всеобщего уважения и всевозможных почестей, почитаемый за свои добродетели и благодеяния, угодишь на скамью подсудимых и предстанешь перед судом как уголовный преступник“.»

Тимар в волнении снял шляпу и вытер покрытый испариной лоб. Ласковый, теплый весенний ветерок приятно овевал его влажные виски.

«Неужели мне так и не суждено испытать радость бытия? — пытался оправдать себя Тимар перед судом своей совести. — Без малого сорок лет я только и делаю, что встаю спозаранку, поздно ложусь, день-деньской провожу в трудах… А для чего? Чтобы другие могли отдыхать в покое, который недоступен только мне одному?

Почему нет мне счастья в собственном доме? Неужели я не достоин любви женщины? Разве не подарил я горячую любовь той, которую сделал своей женой? Я ли не боготворил ее? И не ее ли холодность довела меня до полного отчаяния? Она не любит меня…

Но я присвоил ее сокровища?..

Неправда! Только спас их для нее. Да отдай я их сразу опекуну Тимеи, — все пошло бы прахом. Она была бы обречена на нищету. А сейчас она владеет всем, что ей принадлежало. Ведь я ничего себе не оставил, кроме того платья, что на мне. С какой же стати я должен носить клеймо вора?

А Ноэми любит меня. И этого уже не изменишь. Она полюбила меня с первого взгляда. И разве может она быть счастлива, если я не вернусь к ней? Если я исчезну, уйду от нее навсегда, это, возможно, убьет ее, доведет до самоубийства…

На этом уединенном, обособленном от внешнего мира острове над человеком не властны ни общественные законы, ни заповеди религии. Здесь подлинное царство природы и первозданных чувств. И, может быть, именно тут можно обрести то истинное счастье, которое отверг глупый, тщеславный свет?

А так ли уж страшен этот дурень, ставший между нами? Ведь ему ничего не нужно, кроме денег, а они у меня есть. Откуплюсь, и он сгинет с наших глаз».

Весенний ветерок шелестел в ветвях стройных тополей. Путник заметил, что извилистая тропка вела к шалашу, сложенному из хвороста. Вход в него прикрывали плети ежевичника.

Тимар снова отер пот со лба и надел шляпу.

«Конечно, ты не знаешь земных радостей, — продолжал нашептывать ему внутренний голос. — Твоя жизнь одинока, сурова, безотрадна. Но она, по крайней мере, спокойна. Вечером, опустив голову на подушку, ты думаешь: „Вот прошел еще один безрадостный день. Зато можно спать без тревог, я никому не причинил зла…“ Готов ли ты пожертвовать своим душевным спокойствием ради восторгов, которые лишают тебя безмятежного сна?»

Но дух противоречия тут же возражал:

«Откуда известно, что любовь — грех, а страдание — добродетель? Кому удалось лицезреть того ангела, который, сидя одесную господа, записывает всех зачахших от страданий, и другого, что, сидя ошую, вносит в черную книгу имена любивших и не дерзнувших отказаться от счастья?..»

Размышляя таким образом, Тимар вдруг услышал два близких выстрела. Пули со свистом, похожим на слабое жужжанье шмеля или на отдаленный звон похоронного колокола, пронеслись над его головой, пронзив шляпу, которая свалилась с него и полетела в кусты.

Выстрелы раздались из ветхой хижины.

Потрясенный Михай невольно вздрогнул и на мгновенье замер на месте, — выстрелы как бы явились ответом на его тайные мысли. Но тут же неудержимый гнев овладел им. Он рывком сдернул с плеча ружье, взвел оба курка и в ярости бросился к хижине.

Перед ним стоял перепуганный, дрожащий Тодор Кристиан. Двухствольный пистолет еще дымился в его руке, — парень прикрывал им голову.

— Так это ты! — гаркнул на него Михай.

— Пощадите!.. — пролепетал Тодор, роняя оружие и протягивая к нему сложенные в мольбе руки. Он едва держался на ногах, побледнел как полотно, глаза его потускнели. Он был ни жив ни мертв.

Тимар уже пришел в себя. Испуг и гнев как рукой сняло, нервы успокоились. Он опустил ружье.

— Подойди ближе, — спокойно сказал он злодею.

— Боюсь, — с трудом выдавил из себя Тодор, прижимаясь к стене шалаша. — Вы убьете меня…

— Не бойся, не убью. — Михай разрядил ружье в воздух. — Видишь, я теперь безоружен. Можешь не опасаться за свою шкуру.

Напуганный Тодор переступил порог хижины.

— Эх ты, меня хотел убить! — бросил ему Михай. — Несчастный, мне тебя жаль!

Преступник не смел поднять глаза.