Золотой человек

Лишившись лошадей, он зашагал к прибрежным зарослям пешком. Оружие его осталось в повозке, он подобрал толстый ивовый сук и, вооружившись им, как дубиной, в поисках тропинки углубился в заросли. Вскоре он заблудился. Время шло к ночи. Чем настойчивее продирался Тимар сквозь чащу кустарника, тем меньше оставалось надежды выбраться отсюда. Наконец он наткнулся на какой-то шалаш и решил переночевать здесь. Собрав в кучу валявшийся вокруг хворост, он разложил костер; по счастью, когда он соскочил с повозки, охотничья сумка осталась при нем. Тимар достал хлеб и сало, чтобы поджарить на огне.

В охотничьей сумке обнаружилось и еще кое-что: двуствольный пистолет Тодора, из которого тот стрелял в Михая, спрятавшись в шалаше. Да и шалаш-то, пожалуй, был тот же самый.

Проку от пистолет не было никакого, поскольку пороховница Михая тоже осталась в повозке, однако оружие все-таки сослужило свою пользу, утвердив Михая в его фатализме. У человека, который чудом уцелел под пулями, должно быть еще какое-то предназначение на земле.

Эта мысль пришлась как нельзя кстати: с наступлением ночи заросли превратились в опасное место. Поблизости выли волки; Тимар видел, как в густом кустарнике зеленым блеском горят глаза. Время от времени один из старых волков дерзко подкрадывался с тыла к самому шалашу и испускал леденящий душу вой.

Тимар попытался было укрыться в шалаше, но темное нутро встретило его злобным змеиным шипением, а под ногами лениво колыхнулась какая-то масса: очевидно, он едва не наступил на черепаху.

Тимар сидел у костра, не давая огню угаснуть, и раскаленным кончиком длинного прута чертил в воздухе какие-то замысловатые знаки - должно быть, огненные иероглифы собственных мыслей.

До чего же тоскливая ночь! У него есть несколько домов, есть удобная постель, в доме его живет молодая, красивая женщина, которую он вправе называть своей женою, а он проводит ночь в одиночестве, в гнилом, покрытом плесенью шалаше! Кругом воют волки, а над головой с ленивым шуршанием ползет по стенке шалаша змея.

А ведь сегодня у него день рождения - по обычаю здешних краев радостный семейный праздник. И Михай хочет, чтобы этот день для него тоже стал праздником.

По натуре своей Михай был человеком набожным, верующим. Он с детства привык молиться по утрам и вечерам, и этой своей привычке не изменял никогда. В горе, нужде, в любой опасности, каких немало встречалось на его нелегком жизненном пути, его духовным прибежищем была молитва. Он верил в бога, и вера спасала его от беды, помогая во всех начинаниях.

Но этой страшной ночью он не смог молиться: слова, обращенные к богу, застывали на устах. "Отвари, господи, лик свой, дабы не узреть, каким путем я бреду!".

С этого памятного для рождения Михай перестал молиться, бросив вызов судьбе.

Едва развиднелось, ночные чудища попрятались в свои норы. Тимар покинул место ночлега и вскорости обнаружил тропинку, выведшую его прямо к реке.

Но тут его поджидало новое страшное испытание: Дунай вышел из берегов.

Наступила пора таяния последних снегов, на мутно-желтых волнах вздувшейся реки колыхались вырванные с корнем тростники и кусты тальника. Рыбачья хижина, куда направлялся Тимар, стояла на высоком холме, а сейчас вода подобралась к самому ее порогу. Лодка, которую он некогда здесь оставил, была привязана к стволу старой ивы возле нее.

В самой хижине никого не было - какая рыбная ловля во время паводка! - да и рыболовные снасти рыбаки, спасаясь, прихватили с собой.

Требовалось ли какое иное небесное знамение, божье предначертание? Разлившаяся река во всей своей величественной мощи преградила путь дерзкому смельчаку.

В такую пору никто не решается плавать по реке.

Вот он, чудодейственный знак: вернись.

"Ну уж нет! - сказал себе Тимар. - Решил идти, так иди!".

Хижина оказалась заперта, но Михай разглядел в щелочку, что его весло и багор находятся внутри, и взломал дверь.

Прыгнув в лодку, он носовым платком привязал ноги к рулевой скамье, распутал веревку, которая удерживала лодку, и резко оттолкнулся от берега.

Бурное течение подхватило лодку.

Дунай кичился своей необузданной властью, в гневе вырывая с корнем целые леса. Человек, дерзнувший пуститься по волнам, - для реки не более чем жалкий муравей, хватающийся за соломинку. Однако этот ничтожный муравей и не помышлял сдаваться, знай себе работал веслами, стараясь держать курс. Стремительные волны швыряли утлое суденышко, как ореховую скорлупу, встречный ветер отгонял его назад к берегу. Но человек не поддавался ни ветру, ни волнам.

Шапку он бросил к ногам, влажные от пота волосы трепал ветер; волны, захлестывая через борт лодки, ледяными струями ударяли в разгоряченное лицо, но даже это не остужало Михая. Ему было жарко. От одной лишь мысли, что Ноэми, видимо, находится сейчас в опасности, его бросало в жар. Эта мысль не давала роздыха его рукам.