Золотой дождь

Следующий мой шаг довольно скользкий — я собираюсь возвестить, кого именно из исполнительных директоров хочу вызвать в качестве следующего свидетеля. Утром Драммонд спросил меня об этом, но я ответил, что ещё не решил, с кого начать. Драммонд наябедничал на меня Киплеру, но судья сказал, что я не обязан ничего говорить до того, как приму окончательное решение. Сейчас ответственные работники «Прекрасного дара жизни» томятся в комнате для свидетелей; они ждут — и бесятся от неведения.

— Мистер Эверетт Лафкин, — провозглашаю я.

Судебный пристав покидает зал, а за столом адвокатов ответчика тут же закипает деятельность, а точнее, на мой взгляд — её имитация. Происходит обмен документами, шуршат бумаги, перемещаются папки.

Лафкин входит в зал, ошалело, точно его только что вывели из зимней спячки, оглядывается по сторонам, поправляет галстук и следует за приставом по проходу. Кидает нервный взгляд налево, где расположилась группа поддержки, и проходит к месту для дачи свидетельских показаний.

Драммонд славится тем, как тренирует своих свидетелей, подвергая их жесточайшему перекрестному допросу, в ходе которого четверо или пятеро адвокатов из его команды бомбардируют свидетеля самыми неожиданными вопросами, причем все это снимается на видеокамеру. Потом Драммонд часами просиживает со свидетелем, просматривая запись, отмечая недостатки, отрабатывая правильную тактику поведения и натаскивая к предстоящему испытанию.

Я знаю: подготовке парней из «Прекрасного дара жизни» можно только позавидовать.

Лафкин смотрит на меня, потом переводит взгляд на жюри; выглядит он спокойным, хотя в глубине души наверняка отдает себе отчет, что на все мои каверзные вопросы ответить должным образом не сумеет. Ему около пятидесяти пяти лет, седые волосы, узкий лоб, довольно приятное лицо и негромкий вкрадчивый голос. Идеальный вожак бойскаутов. Однако, по словам Джеки Леманчик, именно он громче других требовал, чтобы ей заткнули рот.

Никто из моих противников даже не подозревает, что завтра она выступит свидетельницей.

Я расспрашиваю Лафкина про возглавляемый им отдел по рассмотрению заявлений страхователей, про место и роль, которые отведены этому отделу в общей структуре компании. Лафкин работает на компанию уже восемь лет, последние шесть из них — вице-президентом, возглавляя отдел, в котором навел порядок жесткой рукой; он — классный управленец. Лафкин жаждет произвести впечатление на присяжных, и мне удается быстро выяснить: он отвечает за все, что связано с подачей и рассмотрением заявлений. Хотя каждое из них в отдельности, понятное дело, не рассматривает. Я втягиваю его в скучную и утомительную дискуссию про бюрократическую тягомотину, а потом совершенно внезапно спрашиваю:

— А кто такая Джеки Леманчик?

Лафкин невольно вздрагивает.

— Бывший инспектор по исковым заявлениям.

— Она работала в вашем отделе?

— Да.

— А когда уволилась?

Лафкин пожимает плечами — он не помнит такую ерунду.

— Возможно ли, что она уволилась третьего октября прошлого года?

— Да, что-то вроде.

— И это случилось всего за два дня до того, как её должны были допросить по этому делу?

— Я не помню.

Я освежаю память вице-президента, демонстрируя ему два документа; первый — подписанное Джеки Леманчик заявление об уходе, датированное 3 октября, а второй — мое ходатайство о вызове её на допрос 5 октября. Вот теперь он вспоминает. И с крайней неохотой признает: да, Джеки Леманчик и в самом деле уволилась из «Прекрасного дара жизни» за два дня до дачи свидетельских показаний.

— И именно через её руки проходило заявление миссис Блейк?

— Да.

— И вы её уволили?

— Нет, что вы!

— Каким образом тогда ваша компания рассталась с Джеки Леманчик?

— Она уволилась по собственному желанию. Тут все написано черным по белому.

— А почему она вдруг решила уволиться?

Лафкин берет её заявление в руки и с наглым видом зачитывает вслух:

«Прошу уволить меня по собственному желанию».

— Понятно — значит она сама приняла решение об уходе?

— Здесь так написано.

— А как долго она работала под вашим руководством?

— В моем отделе масса сотрудников. Такие подробности я не помню.

— Значит, вы этого не знаете?

— Точно не скажу. Несколько лет.

— Вы хорошо её знали?

— Нет, совсем поверхностно. Она была простым инспектором, одной из множества.

А завтра Джеки Леманчик засвидетельствует, что их постельный роман длился три года.

— Вы женаты, мистер Лафкин?

— Да, и у меня счастливый брак.

— Дети есть?

— Да, двое. Они уже взрослые.

Я на минуту оставляю его, а сам подхожу к своему столу и беру стопку документов. Это переписка Блейков с «Прекрасным даром жизни», и я вручаю её Лафкину. Он неспешно просматривает бумаги, потом кивает и говорит, что, на его взгляд, все на месте. Я ловлю его на слове и прошу ещё раз повторить, уже для протокола, что документация в полном порядке.