Золотой дождь (рассказы)

Лишь только они выехали из Нового Орлеана, как по обеим сторонам бетонного шоссе разноголосо затрубили комары, словно несколько духовых оркестров играли каждый свое. Река и дамба были по-прежнему с ее стороны, с его — открытые пространства, заросли деревьев и кустов, селения — несколько бедняцких лачуг. Во дворе столько народу, что непонятно, как семья умещается в доме. Он поворачивал голову то вправо, то влево, пристально вглядываясь, даже хмурясь от внимания. Они ехали уже довольно долго, и чем дальше оставался Новый Орлеан, тем моложе и смуглее становились девушки, сидящие на верандах и на крылечках, их иссиня-черные волосы были собраны на затылке, обтрепанные пальмовые листья, которыми они обмахивались, поднимались и опускались, как стайки бабочек. Бегущие к шоссе ребятишки были почти все голые.

Она смотрела на дорогу. То и дело перед самыми колесами ее перебегали крабы, хмурые, озабоченные, словно в нахлобученных колпаках.

"Как старушка добиралась домой", — тихонько проговорила она. Он указал на промелькнувший букет срезанных цинний, он стоял в кастрюле на откинутой крышке почтового ящика у дороги и ждал, к ручке была привязана записка.

Они почти не разговаривали. Солнце яростно палило. Им встречались местные жители, они шли и ехали на велосипедах по каким-то своим делам, на рыбаках были зеленовато-желтые непромокаемые штаны; встречались фургоны, грузовики с катерами и без катеров, автобусы, и на крышах их тоже катера — все мчалось им навстречу, словно там, откуда они ехали, происходило что-то очень важное, а он и она бежали от него без оглядки. Почти в каждом пустом грузовике на кровати лежал мужчина без башмаков, с красным разморенным лицом, какое бывает у людей, спящих днем, грузовик трясло, а он продолжал спать. Потом они словно въехали в мертвую зону, где не было ни людей, ни машин. Он расстегнул воротничок и расслабил галстук. Машина неслась через зной на огромной скорости, и казалось, что их лица обдувают работающие вентиляторы. Открытые пространства сменялись чащобами деревьев и кустарников, зарослями камышей, потом снова открывались поляны, и снова деревья, и опять камыши. От шоссе то вправо, то влево отходили посыпанные ракушками дорожки; иногда дорожка была вымощена досками и спускалась к желто-зеленому болоту.

— Какая ровная поверхность, прямо как паркет. — Она показала рукой.

— Под этим паркетом, насколько мне известно, — нефть, — сообщил он ей.

В воздухе роились мириады москитов и комаров — несметное воинство, и откуда-то слетались все новые и новые полчища.

Обогнали бредущую по дороге семью из восьми или девяти человек. Все хлестали себя на ходу ветками дикой пальметты по пяткам, по плечам, по коленям, по груди, по затылку, по локтям, по кистям рук — казалось, это игра, в которую каждый играет с самим собой.

Он хлопнул себя по лбу и прибавил газу. (Если он привезет домой малярию, от жены пощады не жди.)

Все больше крабов и рачков попадалось им на дороге, одни семенили, другие ползли. Все эти крошечные существа — мелкие курьезы творения — упорно двигались к своей цели, иные гибли по пути, и чем дальше они углублялись в этот край, тем больше этих существ гибло. По скатам кюветов сосредоточенно карабкались черепахи.

За кюветами, на придорожных полосах, было и того хуже — там кишели твари, чью шкуру не пробить и пулей, чудовища словно бы из другого мира, улыбки, дошедшие до нас сквозь миллиарды лет.

— Проснитесь. — Она легонько тронула его локтем — чисто северный жест — и как раз вовремя. Машина неслась по самому краю обочины. Не снижая скорости, он развернул свою карту.

Река горела, точно в ней занялась заря; они поднимались на дамбу по узкой усыпанной ракушками дороге.

— Переправимся на ту сторону здесь? — вежливо спросил он.

Можно было подумать, он ездил по этой дороге много лет и точно знал, сколько миль до переправы и долго ли их будет ждать этот крошечный паром. Машина спустилась по скату дамбы и въехала на него в последнюю минуту — последняя машина, которая могла там уместиться. Он мастерски вписался в узкую щель на палубе под жидкой тенью одной-единственной ивы, закрывавшей маленький допотопного вида паром, о борт которого плескалась вода.

— Да где же его так долго нелегкая носила? Вот мы его сейчас за это макнем! — крикнул кто-то из толпы черноглазых, с оливковой кожей парней в ярких праздничных рубашках, которые стояли у ограждения и теперь кинулись обнимать друг друга от радости, что наконец-то паром заполнился. Другой парень, глядя на нее с восхищенной улыбкой, вывел на запылившейся дверце с ее стороны свои инициалы.

Она открыла дверцу и вышла на палубу, постояла в нерешительности, потом начала подниматься по узкой железной лесенке. Через минуту она уже была над их машиной, на крошечном мостике под окном капитанской рубки, рядом с трубой гудка.

Паром все не отчаливал и не отчаливал, точно заснул, — казалось, он слишком перегружен и не решается отойти от берега, — и она успела оглядеть сверху плоскую палубу, отделенную от маслянисто сверкающих волн лишь ржавыми полосками бортов.