Золотой дублон Брашера

Его маленький стол загораживал угол. Он сидел за столом так, что слева от него было высокое голое окно, а справа стена с громадным календарем. Прошедшие дни были аккуратно зачеркнуты толстым черным карандашом, так что Бриз с одного взгляда знал, какой сегодня день.

Спенглер сидел у другого, гораздо меньшего и гораздо более чистого стола. На его столе лежала зеленая папка, стоял письменный прибор, рядом перекидной календарь и половина кокосового ореха, полная пепла, окурков и обгорелых спичек. В ладони он держал полкоробки перышек к старинным ручкам и пытался метать их в мягкую спинку стоявшего у стены стула, как циркачи-мексиканцы мечут ножи в цель. Ничего у него не выходило — перья не втыкались.

В комнате стоял неясный нежилой запах, не очень чистый, не очень грязный, не очень человеческий запах, который стоит обычно в таких комнатах. Отдайте полицейскому управлению новенький, с иголочки дом, и через три месяца гам появится этот запах. Есть что-то в этом символическое.

Один нью-йоркский репортер написал, что, когда вы входите под зеленые лампы окружного полицейского участка, вы покидаете этот мир и оказываетесь в мире, где законы не действуют.

Я сел. Бриз достал из кармана обернутую в целлофан сигару и занялся обычной волынкой. Я следил: шаг за шагом, точно, никаких изменений. Он затянулся, помахал спичкой, аккуратно положил ее в черную стеклянную пепельницу и позвал:

— Э-эй, Спенглер.

Спенглер повернул к нему голову, а Бриз повернул голову к нему. Они ухмыльнулись друг другу. Бриз ткнул в моем направлении сигарой.

— А ну глянь на него хорошенько, — сказал он.

Спенглеру пришлось пересесть, чтобы развернуться и взглянуть на меня хорошенько. Если в этом взгляде было что-то хорошее, я этого не заметил.

— Ох и хитры вы, братцы, как пара мячиков для пинг-понга, — сказал я. — Как это у вас получается?

— Не мудрствуй, — сказал Бриз. — Вам, кажется, пришлось побегать сегодня?

— Пришлось.

Он все еще ухмылялся. Спенглер все еще ухмылялся. Не знаю, что там жевал Бриз, но глотать эту штуку ему не хотелось.

Наконец он прочистил горло, расправил свое большое морщинистое лицо, повернулся, чтобы видеть меня, не глядя мне в лицо, и сказал таким бесстрастным голосом, без выражения:

— Хенч признался.

Спенглер посмотрел на меня. Он наклонился вперед из своего кресла, и на его раскрытых губах появилась напряженная, почти непристойная улыбка.

Я сказал:

— Чем вы это из него выбили — киркой?

— Не-а.

Они оба молча глядели на меня.

— Макаронник, — сказал Бриз.

— Что?

— Малыш, ты рад? — спросил Бриз.

— Вы мне скажете толком или так и будете наслаждаться видом человека, который рад?

— Нам приятно посмотреть на людей, которые рады, — сказал Бриз. — Не часто приходится.

Я сунул в рот сигарету и поиграл ею, катая между губ.

— Мы из него это выбили при помощи макаронника, — сказал Бриз. — Макаронника по имени Палермо.

— Господи, так вы что-то знаете?

— Что? — спросил Бриз.

— Я просто подумал, что это за штука такая — полицейский диалог?

— У каждого свои методы, — спокойно сказал Бриз. — Хотите слушать или будете дальше мудрствовать?

— Я слушаю.

— Значит, так. Хенч был пьян. То есть он в самом деле был пьян, не просто казался пьяным. Смертельно пьян. Пил он неделями. Он практически перестал есть и спать, жил на одном спирту. Он допился до того, что перестал пьянеть от виски, только трезвее становился. Только это его и привязывало к нашему миру. Когда парень доходит до такого состояния, забери у него спиртное, и он станет хуже буйно помешанного.

Я молчал. Спенглер все еще сидел с этой улыбкой на лице. Бриз постучал пальцем по сигаре, пепел не упал, и он опять сунул ее в рот.

— Этот парень готов для клиники. Но мы не собираемся превращать арестованного по делу об убийстве в пациента психиатрической лечебницы. Это должно быть ясно. Нам нужен парень, который не состоит на учете в психиатрических кабинетах.

— Я думал, вы убеждены, что Хенч невиновен.

Бриз неопределенно кивнул:

— Это было вчера вечером. Или я просто шутил. Во всяком случае, сегодня ночью у Хенча был приступ. Его отвезли в больницу и там накачали кое-какими инъекциями. Тюремный врач сделал. Это между нами. В документах никакие уколы не значатся. Поняли меня?

— Вполне, — сказал я.

— Вот так. — Он слегка заподозрил что-то в моем ответе, но был слишком занят своей темой, чтобы отвлекаться. — Ну, сегодня с утра парень в порядке. Инъекция еще действует, дружок наш бледноват, но ведет себя тихо. Мы идем его проведать. Как живешь? Не нужно ли чего? Ну хоть чего-нибудь? Рады будем принести тебе, что хочешь. С тобой здесь хорошо обращаются? Вы знаете, как это делается.

— Да, — сказал я. — Я знаю.

Спенглер облизал губы.