Золотой фонд детектива. Том 5

Неделю спустя, после полудня, у подъезда импортной конторы «С. Константин и Ко» остановилась автомашина. В три часа из своей конторы появился сам Сергиус Константин, до машины его сопровождал управляющий, которому он продолжал давать какие-то указания. Если бы Хаусман или Лэниган видели того, кто садился в машину, они бы сразу его узнали, но для них это был не Сергиус Константин. Если бы задали вопрос об имени этого человека и они согласились ответить, они назвали бы Ивана Драгомилова.

Ибо тот, кто повел машину к югу и пересек людную Ист-сайд, был Иваном Драгомиловым. Он только один раз остановился купить газеты у мальчишки, отчаянно кричавшего: «Экстренный выпуск!» Он не тронулся в путь, пока не прочел заголовки и короткую заметку, сообщавшую о новом грубом беззаконии анархистов в пригороде и смерти шефа полиции Мак-Даффи. Когда он, положив газету возле себя, тронулся с места, лицо его было спокойно и преисполнено достоинства. Созданная им организация работала, и работала со своей обычной четкостью. Расследование — в данном случае оно явилось простой формальностью — было проведено, приказ отдан, и Мак-Даффи мертв.

Улыбка скользнула по его губам, когда он проезжал мимо жилого дома, недавно построенного на краю одной из самых ужасных трущоб Ист-сайда. Улыбнулся он при мысли о ликовании, которое охватит группу Каролины Уорфилд — тех самых террористов, у которых не хватило мужества самим уничтожить Мак-Даффи.

Лифт поднял Константина на последний этаж, он нажал кнопку, молодая женщина, открывшая дверь, бросилась ему на шею, расцеловала и засыпала его восторженными русскими уменьшительными именами, он в ответ называл ее Груней.

Комнаты, куда она его ввела, были очень удобны, необычайно уютны и обставлены с большим вкусом, не уступающим образцовым жилым домам района Ист-сайда. Целомудренной простотой, культурой и богатством веяло от обстановки и убранства дома. Здесь было много полок с книгами, стол, покрытый журналами, роскошный кабинет занимал всю дальнюю часть комнаты. Груня была крепкой русской блондинкой, не лишенной тех здоровых цветов, которых недоставало в наружности ее гостя.

— Вам бы следовало предупредить меня по телефону, — с упреком заговорила она, и ее английская речь была совершенно без акцента, совсем как у гостя. — Меня могло не быть дома. Вы появляетесь так редко, что я не знаю, когда и ожидать вас.

Он удобно уселся среди подушек на просторной кушетке у окна, положив рядом вечернюю газету.

— Ну, Груня, родная, ты не должна отчитывать меня, — сказал он, глядя на нее с нежной улыбкой. — Я же не принадлежу к числу несчастных питомцев вашего детсада, а потому не собираюсь позволять тебе приказывать, что мне делать, даже если речь идет об умывании и высмаркивании носа. Я приехал в надежде застать тебя, но мне к тому же хотелось и опробовать мою новую машину. Не хочешь немного со мной прокатиться?

Она отрицательно покачала головой:

— Не сегодня. В четыре я ожидаю гостя.

— Учтем, — он посмотрел на свои часы. — Кроме того, я хотел бы знать, вернешься ли ты домой к концу недели. Без нас обоих Эдж-Мур чувствует себя одиноко.

— Меня не было три дня, — поджала она губы. — А вы, как сказала Гроссет, там не были целый месяц.

— Очень занят. Но теперь я собираюсь уйти на покой на целую неделю. Примусь за чтение. Между прочим, почему бы это понадобилось Гроссет сообщать тебе, что меня не было там месяц? Разве потому, что отсутствовала ты?

— Занят, этот мучитель занят, очень похоже на вас. — Она разразилась смехом и, замолчав, погладила его руку.

— Ты приедешь?

— Сегодня понедельник, — размышляла она. — Да, если… — посмотрела она лукаво, — …если мне можно привезти на уик-энд одного моего друга. Я уверена, он вам понравится.

— О! Это он, не так ли? Один, я полагаю, из ваших длинноволосых социалистов?

— Нет, из коротковолосых. А вообще-то вам бы следовало быть осведомленнее, вместо того, чтобы повторять одну и ту же эту вашу шутку. Ни разу в жизни не видела я длинноволосых социалистов. А вы видели?

— Нет, но я видел, как они пьют пиво, — заявил он уверенно.

— А вот за это вас накажут, — она схватила подушку и угрожающе пошла на него. — Сейчас я дурь-то из вас выбью, как говорят мои ребятишки. Вот вам! Вот! Вот!

— Груня! Я протестую! — вскрикивал он, жадно хватая воздух в промежутках между ударами. — Так не годится. Нельзя так неуважительно обращаться с братом твоей матери. Я же уже старый…

— Ох! — развеселившаяся Груня отпустила его. Отбросив подушку, она взяла его руку и посмотрела на его пальцы. — Подумать только, ведь эти пальцы разрывали пополам колоду карт и гнули серебряные монеты.

— Теперь это все ушло. Они… совсем ослабли.

Он расслабил руку, показывая, какими немощными стали пальцы, которые она хвалила, и вызвал снова взрыв ее негодования. Она положила свою руку на его бицепсы.

— А ну-ка, напрягите их, — приказала она.

— Я… я не могу, — промямлил он. — Эх! У-у! Вот самое большее, на что я способен.

Напряжение, которое ему удалось сделать, было и в самом деле очень невелико.