Золотой город

— И только потом я узнал, что у индейцев так принято! — рассказывал доктор, хрипло смеясь и размахивая руками. Он почти не кашлял, как отметил про себя Чарли. — Что-то вроде розыгрыша! Человека, которого племя намеревается сделать своим другом, вечером поят и кормят на устроенной специально по такому случаю пирушке, а утром хватают и с грозными возгласами тащат на поляну, где привязывают к дереву и притворяются, будто вот-вот сделают из него подушечку для булавок… для стрел! Когда несчастный уже простился с жизнью, к нему обязательно бросается кто-нибудь из племени и во всеуслышание объявляет — дескать, вот мой брат, жених, сын и так далее. Зависит от ситуации.

Чарли отлично знал эту историю и то, чем она в конце концов завершилась.

— И что происходит потом?

— Меня отвязали и повели к новому отцу, вождю, — праздновать дальше, на сей раз по-настоящему. Как если бы я заново родился!

— Второе рождение… — странно изменившимся голосом проговорил Блейк. — А вы знаете, док, что в Индии считают, будто душа человека после смерти переселяется в иное тело? Можно родиться человеком, можно — животным. Они говорят, что душа меняет тела, как мы меняем старую одежду на новую. — Он немного помолчал, потом прибавил: — Иногда для этого даже умирать не обязательно.

— Поражаюсь широте ваших взглядов, мистер Блейк, — заметил доктор Гиллс. — Так вот, только после этой церемонии индейцы стали мне доверять, позволили заходить в свои жилища, прикасаться к детям и к самим себе, некоторые даже назвали мне свои настоящие, секретные имена. Их травница поделилась со мной рецептами снадобий, которые передавались из поколения в поколение долгие сотни лет! Сейчас, когда я об этом вспоминаю, меня не оставляет благоговейный трепет перед этими знаниями, накопленными народом, который не умеет писать и читать.

— Так отчего бы вам не записать все эти рецепты, доктор? — спросил Блейк.

Чарли затаил дыхание. Он и сам не раз хотел попросить отца о том же, но боялся, потому что знал, каким будет ответ.

Доктор Гиллс помрачнел.

— Я обещал, что не стану их никому раскрывать, Джек.

— Но почему?

— Потому что… — Тут отец Чарли закашлялся, и пришлось подождать, пока он смог восстановить дыхание. — Потому что это тайна, в которую меня посвятили. Раскрыть ее посторонним означало бы предать тех, кто мне доверился.

Чарли подумал, что Блейк не понимает, не может понять смысла сказанных слов, поскольку финал истории ему неизвестен. Доктор Гиллс никогда никому не рассказывал о том, как в одну дождливую октябрьскую ночь у его дверей обнаружился умирающий индеец, чьи раны пришлось обрабатывать и перевязывать до самого утра. Лишь при свете дня, когда самое трудное было позади, доктор и сам Чарли, вызвавшийся помогать отцу, заметили, что их пациент из племени ямаси.

Потом пришли те, кого отец Чарли считал друзьями. И от друзей он получил подарок — стрелу, пробившую легкое…

Если бы не эта стрела и не то, что их дом сгорел первым, семье доктора Гиллса не поздоровилось бы. Уцелевшие жители Оукхилла, пытавшиеся разобраться в случившемся, первым делом вспомнили о том, что он водил дружбу с краснокожими. Со дня резни в Покоталиго прошло уже почти два года, беженцы потихоньку возвращались и отстраивали заново разрушенные дома, не забывая об укреплениях; всем казалось, что война закончена, — тем неожиданнее было вновь очутиться между двумя враждебными племенами. Слишком многие говорили, пусть и не в полный голос, что именно доктор Гиллс привлек к поселку внимание индейцев: если бы не он, дикари держались бы, по своему обыкновению, особняком и умирающий ямаси не явился бы в Оукхилл.

— Я не имею права, — сказал Эдвард Гиллс без тени сомнения. — Я не предам их.

— Предательство? — Джек Блейк сидел к Чарли спиной, но по его вновь изменившемуся голосу парнишка ощутил, что это слово скрывает некую историю — не менее интересную и запутанную, чем та, которую только что рассказал доктор Гиллс. — Да, пожалуй, я вас очень хорошо понимаю, доктор. Хотя не знаю, как поступил бы сам на вашем месте. Эй, Чарли, ты так и будешь стоять на пороге?

— Извините, — стушевался Чарли, краснея. — Я не хотел мешать.

— Ты ничего подозрительного на улице не видел?

— Нет…

— Плохо, юнга, ты невнимателен. За вашим домом следят.

— Простите, я…

— Ничего не говори. — Тут Чарли понял, что их гость все-таки захмелел. — Я бы предложил тебе выпить, юнга, но твой отец возражает. И правильно делает, кстати говоря. Ром — это страшное зло. От рома теряешь голову, и какой-нибудь проныра, которого ты едва знаешь, кажется тебе закадычным приятелем. Глоток-другой, и ты уже любишь его всем сердцем, жалеешь. Я не о вас, доктор, не подумайте чего-нибудь этакого… — Блейк тряхнул бутылку и скривился, убедившись, что она пуста. — Парень, ступай-ка ты баиньки, пока я не послал тебя в «Фальконер» за добавкой.