Золотой гроб

 Спасала одна единственная мысль — я столько времени провел в тесном лабиринте, но воздуху по–прежнему достаточно. Значит, этот лабиринт может иметь какое то соединение с поверхностью?! То и дело меня подмывало бросить всю эту глупую работу и отправиться по проходу на ощупь?! Но я тут же откидывал эту безрассудную мысль.

 Я несколько раз продолжал очищать сначала завал, затем то, что нагромождалось в проходе — откидывать дальше в галерею. Я забирал ладонями землю и бросал в проход. Вероятно, эта работа заняла не менее 5 или 6 часов. Я крепко устал и, когда в очередной раз забрался на верхушку обвала, мои веки сомкнулись, и я уснул.

 

 Морфей всегда относился ко мне неуважительно. В детских снах он подсылал каких–то огромных и грубых чудовищ, которые глодали меня маленького и беззащитного. Я просыпался, плакал и прижимался к маме. В отрочестве чудовища пропали, но их заменила какая то мозаичная черно–белая школьная дребедень. Зато, после Афгана мне долго и с завидным постоянством являлся один и тот же сон: он был связан с моим погибшим солдатиком — Гусевым. За полтора года командировки в страну маков я стал свидетелем десятков самых ужасных ранений и смертей. Но, Морфей намертво зафиксировал и возвращал меня во сне к одному и тому же афганскому фрагменту: — солдат уходит от меня с окровавленным лицом и без руки. Вот и сейчас во сне я пытался затащить парня за БТР, но не мог это сделать. Я хватал его за плечи, тащил под спасительную броню, но в спину мне больно упирался рожком свой же автомат и не давал двигаться. Я держал парня, понимал свою беспомощность и от этого бессилия был совершенно опустошенным, а рожек с еще большей яростью давил мне в позвоночник.

 

 Я проснулся, как и всегда после такого сна, — разбитый и злой. Мое ложе располагалось на куче хлама в совершенно черной темноте, в спину упирался острый камень. В голове в долю секунды прокрутились последние события. Поэтому, еще не отойдя от сна, я сразу приступил к прежней работе — брал землю ладонями и бросал дальше по проходу. Я совершенно потерял чувство времени, а животный страх перед вечным заточением в недрах родной земли заставлял работать яростно и автоматически. Не помню, открывал ли я глаза? Это бы не изменило положения. Но я чувствовал, что до желанного рюкзака оставалось пройти совсем не много.

 Голод уже стал проходить, голова и колени тоже перестали болеть, хотя, очень хотелось пить. Болели ладони, и ободранные ногти. Вышибленная мною дверь уже давно полностью освободилась от обвала и теперь стала заваливаться горой земли, которую я набрасывал с другой стороны. Я прикинул, что за время нахождения в заточении я метра на полтора углубился в сторону выхода из злополучной галереи.

 Наконец, раскачав и вытащив очередной обломок бревна, я почувствовал под руками мягкое. Вот он — долгожданный рюкзак! Это хорошо, что первым на рюкзак упало бревно, а не какая–нибудь глыба, которая могла раздавить бутылку с минеральной воды, которую, я очень благоразумно захватил с собой. Я выдернул рюкзак из–под хлама, стряхнул землю и перенес на свободную площадку к лежащей на полу двери. Залез руками, нащупал минералку, открыл каким то подручным камнем, и пил так жадно и громко, что делай я это где–нибудь прилюдно, то интеллигентные люди, глядя на меня, крутили бы пальцем у виска.

 

 Напившись, остатки воды я спрятал в рюкзак и нащупал там свой фонарик–жучок. Только бы он работал?! Нажал скобу и впервые за долгое время полной темноты увидел свет. Радость была так велика, что я бессмысленно давили и давил на скобу, лишь бы не кончался этот тусклый лучик. Посмотрел на часы. Они показывали без четверти одиннадцать. День это был или ночь, уже не имело значения. Моя решимость и уверенность, что выберусь из земляной тюрьмы, особенно поднялась, когда я достал саперную лопатку. К своей радости я обнаружил и свой основной фонарь, который выбило у меня из рук во время обвала. Он лежал в метре от рюкзака, полу присыпанный землей. Стекло на фонаре было треснуто пополам, но когда я его включил — он ярко засветил. Теперь, при необходимости у меня могли быть свободны обе руки, потому что жучок требовал постоянно крутить динамку.

 Я спокойно покопался в рюкзаке, достал банку килек в томатном соусе, открыл ее ножом и безрассудно съел, не думая о завтрашнем дне. Хотя, проведя столько времени в мраке понятие сегодня и завтра стало потихоньку трансформироваться на время, проведенное с фонарем или без него. Тем более что и само понятие времени тоже как–то сгладилось.