Золотой идол Огнебога

Литературные пристрастия его имели большой разброс. «Мысли» Блеза Паскаля были настольной книгой Ильи Афанасьевича. Он постоянно обращался к трудам сего французского философа и ученого, который творил в восемнадцатом веке, и находил там подтверждение собственным взглядам. Что «человек есть мыслящий тростник», трагедия его заключается в хрупкости и неустойчивости, в попытке сохранить равновесие на зыбком мостике между бесконечностью и ничтожеством.

Еще Борецкий обожал пьесы Островского, называя их источником душевной мудрости. Паскаль – то мудрость ума, результат философских рассуждений. Русским же присуща некая языческая связь с природой, постижение мира через красоту и страдания, мучительные поиски смысла жизни.

На его прикроватной тумбочке всегда лежал томик сочинений знаменитого драматурга. «Бесприданница», «Таланты и поклонники», «Бешеные деньги», «Сердце не камень» – разве не кладезь житейской мудрости, глубокой правды о людских слабостях и величии характеров?

То, что Островский жил и написал множество своих пьес в деревне Щелыково Костромской области, вовсе не казалось Борецкому простым совпадением.

– Только наша земля могла родить такой талантище! – твердил он.

Илья Афанасьевич пару раз ездил в Щелыково, в мемориальный дом-музей, рассматривал личные вещи писателя и проникался духом подлинной обстановки, в которой жил и работал Островский. Любовался деревянной двухэтажной усадьбой, живописными окрестностями. Там и появилось у него желание приобрести нечто подобное, устроить такое же уютное, привольное поместье. Приглашать туда гостей, развлекаться, как деды и прадеды, чтить забытые обычаи.

– Кому, как не нам, костромичам, возрождать славу земли русской? – напыщенно восклицал Борецкий.

– Ты, Илья, совсем в патриархальщину ударился, – посмеивались над ним друзья. – Заведи еще в офисе порядок, как в боярском тереме. Секретаршу в сарафан наряди, вели за прялкой сидеть. Сам бороду отпусти, а деньги в сундуках запри. Вместо электричества – свечи, вместо телефона – голубиная почта.

– Не надо утрировать, – сердито возражал Борецкий.

Однако прислушался, поубавил свой пыл. Но усадьбу в Сатине все же приобрел и начал облагораживать. Теперь будет здесь Святки праздновать – не в московской квартире, не в шумном ресторане, а в загородном доме, среди заснеженного одичавшего парка, под песню вьюги и треск дров в печи.

– Портрет куда вешать будем? – спросила Ульяновна, отвлекая хозяина от раздумий.

Он с юности вбил себе в голову, что семья их ведет род от боярыни Марфы Борецкой, больше известной как Марфа Посадница, – супруги новгородского посадника Борецкого, после его смерти унаследовавшей его владения и выступившей против Москвы. Она была заточена в монастырь, где погибла при невыясненных обстоятельствах.

Илья Афанасьевич считал Марфу героиней и гордился таким родством, ничем, впрочем, не подкрепленным, кроме его собственного убеждения.

– В большом зале, на почетном месте, – распорядился он.

Портрет Марфы, написанный маслом по его заказу, занял центральную стену. Хозяин отошел на несколько шагов, любуясь картиной в массивной бронзовой раме, одобрительно качнул головой.

– Хороша. А? Что скажешь, Ульяновна?

Экономка во всем поддакивала. Марфа Семеновна на портрете и впрямь вышла царицей – легкая полуулыбка, исполненный достоинства взгляд, золоченый кокошник, жемчуга, вышитая накидка.

– С вашей матушкой поразительное сходство!

– Ты мне льстишь, – смутился Борецкий. – Все равно спасибо. Приятно осознавать, что...

Их беседу прервал зычный голос прораба. Он, громко топая, появился на пороге зала.

– Печнику заплатить надо, – сказал он. – Человек работу закончил, я принял. Печи у вас, Илья Афанасьевич, как в музее: зеленые изразцы, кованые заслонки. Я себе захотел такую же сделать.

Прораб приблизился, оглянулся на Ульяновну и прошептал:

– А дом того... освятить бы следовало...

– Чего-о? – не понял Борецкий.

– Освятить бы надо, говорю. Нечисто тут... Кабы беды не приключилось...

Глава 8

Москва

Девушки с завистью поглядывали на густую, от природы вьющуюся шевелюру Юны.

– Везет же некоторым, – вздыхала Бэла. – Ни завивка не нужна, ни уход особый. Растут волосы буйно, как сорняки на грядке. Мне бы такие! А то я и масла разные втираю, и феном стараюсь не пересушивать, а как расчешусь, сразу горсть волос долой.

Рыжая «русалка» молча накладывала грим. В другой бы раз сплюнула, чтоб не сглазили, по дереву бы постучала. Но сейчас суеверия отступили на второй план: все мысли были заняты болезнью матери. Врачи не обнадеживали – сказали, необходима сложная операция. Лучше делать ее в Израиле или в Германии. А где таких деньжищ набраться? Одолжить не у кого. Девчонки сами на мели – Калганов прибыль гребет подчистую: на клипы, на новые костюмы для шоу, на аппаратуру, на рекламу, – а им дает только на еду, на тряпки и карманные расходы. По контракту – имеет право. Они заикнулись было, полушутя:

– Когда ты нам зарплату прибавишь, Рома?

Продюсер огрызнулся, показал перечень расходов: