Золотой идол Огнебога

– Умеешь ты настроение испортить, – с сердцем произнес Борецкий. – Так хорошо было! Лидия ничего этого не поймет: ни печек изразцовых, ни тишины, ни стряпни твоей. Она японскую кухню предпочитает – рыбу полусырую, рис недоваренный. Я на соевый соус смотреть не могу, не то что есть. Знаешь, что он мне напоминает?

Домработница засмеялась, и на щеках ее образовались милые ямочки.

– Вот-вот... – улыбнулся он. – Вижу, что поняла.

Разговор о Лидии вызвал неприятные мысли. Жена встретила в штыки его желание купить кусок земли в Костромской области с руинами бывшего помещичьего дома.

– Зачем нам возиться с какой-то рухлядью? – возмущалась она. – Давай построим дом за городом, если уж тебе невмоготу. Предупреждаю сразу: ноги моей там не будет. Мне противопоказан воздух с пыльцой цветов, хвоей, запахом сена и с дымом. А ты наверняка разведешь дым. Ты же всегда мечтал о камине, о печке.

Илья Афанасьевич пытался возражать:

– По-моему, природа все болезни лечит. Неужели московский смог тебе милее?

– Ты смерти моей хочешь? Так и скажи. Не выйдет! Поезжай в свою Чухлому, а я останусь в нашей московской квартире.

«Чухломой» она называла все населенные пункты, кроме Москвы и Питера. Лидия забыла, что сама родилась и выросла вовсе не в столице.

Она по-прежнему говорила и думала о себе и муже как о семье – «мы», «нам», «наше». Жили Борецкие под одной крышей, но в разных комнатах. Лидия страдала сильными мигренями, у нее были проблемы с желудком и аллергия на все подряд. Она давно потребовала, чтобы Илья спал отдельно и не беспокоил ее «домогательствами».

Он согласился. Когда-то родители Лидии дали за ней солидное приданое. На эти деньги Борецкий начал в Костроме свой бизнес и значительно приумножил капитал. Но он не забывал, что успешным стартом обязан средствам жены, и выражал благодарность как мог – заботой, взаимопониманием. Лидия ни в чем не нуждалась, но вялая любовь между супругами угасла в первый же год совместной жизни.

Сначала Борецкий болезненно воспринимал сексуальную холодность жены, ее душевное равнодушие, а потом привык и перестал обижаться. Они жили, как близкие родственники, которых связывают кровные узы. Она не посягала на его свободу, он не помышлял о разводе. Имея женщин на стороне, он скрывал это от Лидии не потому, что она ревновала, а из приличия. Ей же, казалось, любовники были вовсе ни к чему.

Со временем супруга, с ее вечным нытьем, недомоганиями, полной неспособностью вести хозяйство и поддерживать деловой имидж мужа, довела Борецкого до раздражения и злости. Как можно быть такой мямлей, тютей? Вдобавок она взялась критиковать его, и это совсем было невыносимо.

Лидия наотрез отказалась праздновать Новый год и Святки в Сатине.

– Сидеть в глуши? Смотреть в окно на деревенских кумушек?

Илья Афанасьевич умолчал, что окна дома выходят в парк и вокруг только сосны, липы, клены и вековые дубы. Жена бы разразилась длинной возмущенной тирадой: «Ты хочешь запереть меня в лесу, где нет ни одной живой души? Мои подруги не смогут даже позвонить в твою глухомань! Я, по твоей милости...» Он был даже рад, что Лидия останется в Москве. Ее присутствие тяготило его.

С этими мыслями он уснул, растянувшись на старинной деревянной кровати в своей спальне на втором этаже. Простыни пахли мятой и полынью – Ульяновна везде рассовала мешочки с высушенными травами. За окном в черной ночи шел белый снег...

Борецкому приснилась Снегурочка – она вышла из глубины парка в серебристой шубке и шапочке с белоснежной опушкой. Ее лицо лунного цвета, большие печальные глаза и темные губы поразили его отрешенной, холодной красотой. Она стояла напротив окна и смотрела, как будто ждала чего-то.

Илья Афанасьевич, не в силах противиться ее зову, распахнул створки и спрыгнул вниз, в глубокий рыхлый сугроб, и пошел к ней навстречу как был, в пижаме и босиком, проваливаясь в снег... Стволы деревьев обступали его, как богатыри, охраняющие внучку Деда Мороза, смыкались, заслоняя сияющий образ Снегурочки...

– Эй! – крикнул он, отмахиваясь от острых колючих веток. – Ты где? Э-э-эээ-эй!

Звенящее эхо пронеслось по парку. С шорохом сыпались белые хлопья, окутывая все вокруг плотным покровом. Борецкий пробирался вперед на ощупь, ничего не видя, кроме снежного мелькания, натыкаясь пальцами на заледенелую кору...

Внезапно деревья расступились, и его взору явилась Снегурочка – совершенно нагая, с молочной кожей, рассыпавшимися волосами. Ее тело, твердое, словно изваянное из лунного камня, было неподвижно... Борецкий с ужасом увидел обвивающую ее стан грубую веревку, дотронулся до ее груди... Да она мертва! Мертва...

Он вскочил, весь в испарине, с дрожащими руками... В спальне мирно горел ночник, смятая подушка свалилась на пол. Перекрученное одеяло сбилось в ногах.

– Господи... – прошептал Илья Афанасьевич, судорожно дыша. – Господи! Ффу-у... Ну и сон! Наслушался глупых россказней...

Его взгляд невольно скользнул к окну. Чье-то бледное лицо заглядывало в комнату.

Борецкий со стоном зажмурился. Когда он открыл глаза, за окном ничего не было – только намело на подоконник горку снега.