Золотой истукан

- Зачем? - Идар прикусил ноготь большого пальца, выжидательно насупился.

Серые глаза козарина почернели.

Руслан заметил по поведению приставленных к загону стражей: в стане у себя козаре смирные, скупые на слова. Говорят друг с другом уважительно. С бабами ласковы, усмешливы. Нежно любят детей. Но порой что-то находит на них - то ли напьются, то ли от ветра, от солнца, от скуки дуреют. И дуреют до потери памяти.

Тогда в становье приходит смерть.

Пускают в ход кинжалы и секиры. Режутся без оглядки. Бьются, покуда не упадут. Упали - успокоились. И, если уж успокоились, да к тому же и живы остались… безропотно отдаются суду старейшин, которых очень почитают. Покорно принимают любое, самое лютое, наказание. Немало всего, не всегда понимая суть событий, довелось увидеть русичам с тех пор, как они попали в степь.

Кочевники вспыльчивы, но отходчивы.

Но, пока отойдут, могут не одного заставить отойти туда, откуда нет обратных путей.

И думал Руслан: велика же в них дикость, если по самой никчемной причине готовы впасть в этакое буйство кровавое. И еще он думал: велика же в них и человечность, если, при всей своей дикости, при жестокой, неслыханно трудной, тревожной жизни, способны шутить, говорить друг с другом уважительно, дикость в себе обуздывать. Что-то гордое, мужественное и… печальное, жалкое приоткрылось ему в их жизни…

- Ты… спрашиваешь?! - прошипел козарин.

Руслан уловил в глазах старика знакомую слепую мглу, которая застилала степнякам зрачки перед буйством, и потянул Идара за локоть.

- Ну, ну, не шуми, - сказал Идар осторожно. - Чего ты? Какие вы все тут сердитые. Не от большой это храбрости - на полонянника орать. Ты бы к нам попал да там пошумел…

- Попадал! Шумел! Где, ты думаешь, сукин сын, я по-вашему балакать научился? У северян был в неволе. Убег. Хан-Тэнгре меня вызволил. Он хороший. Не вашему Роду-уроду чета. Вам, белоухим, от нас не удрать. Хватит болтать, ступай за мной, - молвил он уже иным, мирным голосом.

Гадали - куда, зачем. Идара увели. Неужто перекинется? Видит бог, перекинется, подлая душа. Который день порывается. Или устоит? Кто знает. Ладно, подождем. Посмотрим.

Идар приплелся белый, почему-то очень худой, - был худ, а сейчас вовсе усох, сразу сильно сдал, не узнать. Но - веселый: качается, смеется, распевает. Видать, упоили. Упал. Вырвало алой мутью. Вино заморское хлестал, негодяй.

Отчего- то заплакал.

Руслан - с насмешкой:

- Или не взяли?

- 0-ох, не взяли. Уж я просился! Славонега, брата, поминал. Землю грыз. Не, берут. Заверни мне свиту, спину почеши. Зудит.

- Почешись о телегу, скверный.

- Встать не могу. Почеши, Рода ради - ох, чтоб, сгинуть ему! Пылью, что ли, присыпь.

- А, провались ты! Холоп я тебе?

- Ну… ладно. Спасибо. Эй, земляки! Заверните свиту. Руки не отсохнут. О-ох, заверните, зве-е-ери…

Хоть бывало и лютовал над ними, сжалились.

… Будто глиной густой обмазали спину, приложили связку крученых ремней, придавили - и сняли связку, а оттиски ради забавы обрызгали кровью…

Ахнул Руслан.

- Это что? За что?

- Видать, надоел.

- Сами позвали.

- Чтоб сказать: не заикайся больше, сукин сын, о службе нашему войску. Есть у них лазутчик. Видный, Важный. Куда мне до него.

- Кто такой?

- Князь Ратибор.

Ужаснулись смерды:

- Это как же?

- Уж так. Снова правит. С ним волхв Доброжир. На киян ходили вместе с козарами - вождь их главный вернул Ратибору дружинников, тех, коих князь кинул на левый берег. Словом, снюхались. Козаре княжат подрослых берут в залог. Женушек Князевых, чадушек малых, бояр, их детей за выкуп назад отсылают. Глядите, уже ведут.

У загона - гомон, сумятица. Красавица, душа Людожирица, меньшая княжья жена, кричит, слезами обливаясь:

- Идаре, светик мой! Ненаглядный! Пошто ты эдак? Смирись. Покорись. Пойдем. Иль забыл, как в темных горенках кохались, чреслами соприкасались.

Стыдно Идару.

- У-у, стерва, - скрипел он зубами. - Ступай, чертовка. Кохайся теперь с волхвами.

Перед пленными, людьми большей частью незнатными - кузнецами, гончарами и смердами, приоткрылись на миг тайны терема. Взбеленились мужики: ишь, тварь! Тут не знаешь, куда забредешь, какое лихо ждет впереди, а у нее - бес на уме. Нам бы твои заботы.

И откуда это повелось - на князей, на бояр нет оков, им даже в полоне приволье. Вот уйдут сейчас домой, на Русь, и поминай как звали. Никогда их уже не увидишь.

Людожирица - ладно, хоть дружка пожалела. Другие смотреть не хотят. Отвернулись, к реке бы скорей. Вздохнуть боятся, не то что взглянуть: не дай господь - козаре передумают, опять в загон затолкают.

Эх, безобразники, пакостники. Эх, сволота.

Заметались пленные, кулаками замахали. Но, наткнувшись на копья, обессилели. Сидели, плакали, ругались.

- Сами - первые изменники.

- За что Калгаста сгубили? Добриту с Нежданом?

- За что нам век в цепях вековать?

Руслан, тот лихорадочно выхватывал из пестрых речей, изменчивых событий подходящие слова и мысли, лепил из них оправдание - себе, проступку своему: