Золотой истукан (др. изд.)

- А если не оживет? Пропали три медяка.

- Бог милостив. Сказано в Берешит раббе: «Нет ни одной былинки на земле, которая не имела бы своего ангела на небесах». Может, ангел этого руса поможет ему.

- Что ж, давай три медяка. Прогадаешь - на нас не сетуй.

- Лейба!

- Я здесь, господин.

- Пусть твой сын Аарон сбегает к лекарю Сахру. Надо руса лечить.

- Придет ли Сахр, станет ли он лечить раба? Как-никак - придворный лекарь.

- Придет и станет. Он мой должник.

- Все-таки… упрямый человек.

- Пусть Аарон пообещает ему хорошую выпивку, закуску, - сразу прибежит.

- Но, господин…

- Оставь пререкания! Прочь с моих глаз. Даже в подлых христианских писаниях сказано: «Слуги, со страхом повинуйтесь господам, не только добрым и кротким, но и суровым». Ясно? Беги…

Аарон, юноша рослый, здоровый, точно базарный борец, живо отыскал в путанице городских узких улочек ветхую, простую; без узорной резьбы, калитку в столь же ветхой, во многих местах оползшей, глинобитной ограде.

Не скажешь, что здесь живет придворный лекарь.

Зато внутри - благодать. Огромная шелковица плотным шатром накрывает весь дворик, и под ней, у ручья, в зеленой темноте, скрестив ноги на ветхом коврике, маленький лекарь Сахр выслушивает жалобы хворых, - людей, по одежде простых, неимущих, робко сидевших перед ним на корточках.

- Обожглась, - стонет женщина, осторожно покачивая руку, обмотанную грязным тряпьем.

- Ах, бедняжка! Сделай примочку из ячменной водки. Следующий!

- В желудке боль.

- Примочку из ячменной водки. Ну, а ты чем страдаешь?

- Судорогами в ногах.

- Поставь их в ячменную водку.

И так далее:

- Лихорадка? Ячменную водку…

- Кашель? Ячменную водку…

- Горячка? Ячменную водку…

- Благодетель! Дай бог тебе всяческих…

- Будьте здоровы. Эй! - крикнул Сахр уходящим больным. - Заберите ваши приношения, - лучше детей своих накормите. У меня со вчера осталось два хлебца, мне хватит.

- Смеешься ты, что ли, над ними? - сказал удивленный еврей, когда они остались вдвоем. - От всех болезней одно средство советуешь: ячменную водку, ячменную водку…

- Не до смеха тут, балбес! Советую средство, которое им по средствам. Чудодейственных индийских притираний им не на что купить. А ячмень действительно целебный злак. Даже вода, которой поливали ячменное поле, помогает от многих болезней. Тем более - водка. Хочешь, выпьем? - Он щелкнул пальцами по закупоренному кувшину, охлаждавшемуся в ручье. - Как раз ячменная. А то ты отчего-то бледный. Не сухотка ли у тебя, не чахотка ли? А может, водянка? Ячменную водку…

- Нет, нет! Слава богу, ни сухотки нет у меня, ни чахотки.

- Вижу.

- Да и пить мне с тобою нельзя.

- Это почему же?

- За питье нееврейского вина - семьдесят три поста на меня будет наложено.

- Кем?

- Законоучителем.

- Откуда он узнает, что ты пил нееврейское вино?

Аарон - смущенно:

- Я… должен буду… ему сказать…

- Эх, вы… люди. По рукам и ногам вас опутал Талмуд. Без него ни чихнуть, ни плюнуть не можете. А я вот пью с удовольствием всякое вино. - Он вынул кувшин из воды, откупорил его, плеснул водки в круглую чашку. - И нееврейское, и еврейское, и персидское, и греческое - любое, какое попадется.

Он выпил, поморщился, закусил редькой.

- Нам наша вера велит пить вино, - сказал Аарон. - После молитвы еврей должен выпить. А ты зачем пьешь?

- Зачем? - задумался Сахр. - Трудно сразу сказать. А! - Он озорно блеснул карими глазами.- Наверное, затем, чтоб приобщиться к всемирному содружеству дураков, не выделяться средь них,- ведь они в большем почете, чем умные. Зачем пришел?

- Пинхас тебя зовет.

- Требует долг?

- Нет. Раба надо лечить.

- С каких это пор Пинхас до того возлюбил своих рабов, что зовет к ним придворных врачей?

- Купил на днях по дешевке, надеется на нем заработать. Это рус. Моих лет. Жаль, если умрет.

- Рус? Любопытно. Что с ним такое?

- Лихорадка. Но какая-то особая.

- Ладно, бери мою сумку, - вот эту, ковровую. Пойдем, посмотрим. - Невысокий, легкий, по-юношески стройный, хотя ему было уже за сорок, Сахр двинулся к выходу.

- Настали времена, - вздохнул Сахр, когда они, утопая по щиколотку в горячей бархатной пыли, шли к еврейскому кварталу по пустынным безлюдным улочкам города между глухими глинобитными оградами, из-за которых почти не слышалось песен, криков, смеха, иных звуков жизни. - Хиреет город. Вся жизнь переселилась в усадьбы да замки полевые, где каждый князь - сам себе шах, сам себе и господь.

- Пришли.

- Бывал я здесь.

Два столба, между ними, через улицу, протянута цепь. Это «эруб» - застава, за которой живет своей жизнью еврейская община.

- Эх, люди… - опять вздохнул Сахр: - Отгородились от белого света железной цепью и думают - им от этого хорошо.

- А чем плохо?

- Хотя бы уж тем, что человек, по доброй воле своей заточивший себя в темницу и просидевший в ней всю жизнь, перестает быть человеком.

- Ну, нам тут вовсе не худо.

- Знаем. Слыхали.

Внутри этой «исроэл-махалле», представлявшей собою крепость, двор Пинхаса, с его высоченными толстыми стенами и огромными воротами, тоже был настоящей крепостью. Здесь все говорило о прочном достатке, - не то что в жалкой хижине чудаковатого лекаря.