Золотой камертон Чайковского

– У нас одной грим-уборной сегодня одни пользуются, завтра другие, репертуар у нас очень обширный, много гастролирующих коллективов выступает, в том числе и зарубежных, – объяснял Самсон Гербертович, шурша страницами журнала. – А, вот, пожалуйста. За последний месяц. Извольте, – пододвинул он к гостю журнал, и Евграф Никанорович тут же вцепился взглядом в фамилию Минкин, она повторялась за этот месяц не менее десяти раз, в том числе в те числа, что был убит Щеголев.

Вот оно! Вот та сыщицкая удача, что вытягивает любое безнадежное дело, вот та мелочь, тот выверт судьбы, что никогда не дает убийце уйти от расплаты.

Ни одно самое идеально продуманное преступление не остается безнаказанным! Ни одно!

– Я понятия не имею, о каких склянках вы толкуете! Я ничего в шкаф не клал, я вообще не представляю, как туда могли попасть какие-то бутылки, я не пью! И вообще, почему вы обращаетесь именно ко мне? Я что, единственный пользуюсь этой гримерной? Да там куча народу бывает, она же не закрывается никогда, да туда можно что угодно спрятать, никто не заметит! Никому дела нет, – горячился Исаак Борисович, сидя в кабинете следователя.

– Да, но никто из прочих музыкантов, занимавших ту же грим-уборную, не был близко знаком с Модестом Щеголевым и не присутствовал в вечер убийства на его домашнем торжестве, – мягко проговорил следователь.

– Да объясняю же вам, мне подкинули эту дрянь, и сделать это мог кто угодно! – со слезами в голосе возопил Исаак Борисович.

– Разумеется. Только вот какая загвоздка: вещество, которым был отравлен Модест Щеголев, в аптеках не продается.

– И что?

– А то, что достать его непросто, не каждый может.

– Вы намекаете, что я могу? Где? В музыкальном магазине? У настройщика? – как бы ни храбрился Исаак Борисович, но вид он имел бледный, почти до синевы, руки его дрожали, а на лбу выступила испарина.

– Ну что вы, нет, конечно. Я даже не намекаю, я утверждаю, что это вещество вы без труда могли достать в Научно-исследовательском институте химической промышленности, в котором работает ваша хорошая знакомая Анфиса Павловна Рудквист. Вы сами взяли это вещество в лаборатории или попросили вашу знакомую его достать?

– Что? Ничего я не брал и ничего не просил! Клянусь вам, даю вам слово чести! Я никого не убивал, никаких веществ не брал, я даже не знаю, чем именно занимается Анфиса, мы никогда не разговариваем о ее работе!

Своей вины Исаак Борисович так и не признал. Его знакомая Анфиса Павловна категорически отвергла тот факт, что выносила когда-либо с работы химические вещества, но вынуждена была признать под давлением следствия, что Исаак Минкин несколько раз бывал у них в НИИ с шефскими концертами, где они, собственно, и познакомились. И даже несколько раз заглядывал к ней в лабораторию. Но никакие вещества, тем более ядовитые, у них не пропадали, и никаких разговоров о ядах они с Минкиным никогда не вели.

Учитывая положительные характеристики, выданные гражданке Рудквист на работе, ее ценный вклад в развитие советской науки, а также ходатайства товарищей, против нее не были выдвинуты обвинения в пособничестве, она проходила по делу как свидетель, а вот гражданин Минкин, хоть и не признал своей вины, но все же под давлением неопровержимых улик был признан виновным в убийстве Модеста Щеголева и осужден. Это дело громко освещалось в прессе, капитан Рюмин за успешное раскрытие преступления получил очередное звание и премию, но морального удовлетворения получить не смог. Слишком уж упорно настаивал на своей невиновности Минкин, неожиданно упорно, учитывая его мягкотелость и характер, да и мать его было жалко. Розалия Карповна не смогла пережить позор сына, слегла, а вскоре умерла от сердечной недостаточности.

– Ларочка, тебе надо встряхнуться, нельзя так себя изводить. Луша сказала, ты целыми днями сидишь одна, никуда не выходишь, даже детьми перестала интересоваться. Разве так можно? Ты еще молодая женщина, у тебя вся жизнь впереди. В ней еще будет много хорошего, поверь мне. Главное, выбраться из этого состояния, – держа Ларису Валентиновну за руку, уговаривал Анатолий Михайлович Гудковский под одобрительные кивки Луши и при поддержке Лизы с Ильей. Со дня смерти Модеста Петровича прошел почти год. – Вот что, я завтра же вытребую в Союзе композиторов путевку на море для вас! У детей скоро каникулы, съездите, развеетесь. Сейчас как раз начало сезона, смена обстановки тебе пойдет на пользу. А завтра же мы с тобой пойдем в театр. Да! Причем в Музкомедию! – обрадовался своей идее Анатолий Михайлович.

Лиза и Илья, переглянувшись, заулыбались. Они очень любили отца и искренне по нему горевали, но мамино состояние их пугало. И они были рады, что дядя Толя так решительно взялся за нее.

И Лариса Валентиновна сдалась, уступила нажиму Анатолия Михайловича и детей, вышла из дома, медленно, словно нехотя стала возвращаться к жизни, а уже через полгода была прежней, улыбчивой, энергичной, деятельной Ларисой, какой и была до смерти мужа, а еще через год вышла замуж за Анатолия Михайловича, с полного одобрения семьи.

Глава 5