Золотой характер

«Она меня позорит! — ужаснулся Косяков. — Сейчас я ей…»

И он, решительно распахнув дверь, шагнул через порог. Со стоном облегчения навстречу ему поднялся хозяин кабинета. Супруга же встретила Косякова довольно спокойно, сказав лишь:

— Долго же ты там валандался. Очень кстати прибыл. Поможешь мне перетаскать чемоданы в машину. Я еду домой немедленно.

— Подожди, Даша, хоть пару дней! — взмолился муж. — Поговорим, обсудим…

— Да ты ошалел! — всплеснула руками супруга. — Не могу я тут прохлаждаться два дня. У меня скоропортящиеся продукты, масло свежее, рыба…

— Ты сама, видно, ошалела, — огрызнулся супруг. — Собралась везти масло и рыбу в Москву!

Жена несколько секунд смотрела на него, потом зачем-то постукала себя пальцем по лбу и сказала задумчиво:

— Не понимаю, при чем тут Москва. Я сказала тебе по-русски, что везу продукты домой, в совхоз. Не запасными же частями питаться прикажешь… Ну, идем, машина уже ждет.

— Действительно, поезжайте, товарищ Косяков, — потусторонним голосом сказал начальник управления. — Оглядитесь, ознакомьтесь с обстановкой и через недельку приезжайте, тогда побеседуем. А сейчас я того… устал. Да приезжайте один. Супругу не нужно беспокоить.

…Машина неслась по шоссе, поднимая самум пыли. Харитон Васильич, стараясь «разобраться в обстановке», молчал. А Дора Михайловна с удовольствием рассказывала ему о том, с какими трудностями она «выдрала» в торготделе пряности, картофельную муку для киселя, чеснок, лимоны и дрожжи.

— Подумать только, Харитоша, какая слепота, какая беззаботность! Твой предшественник буквально всю землю пустил под зерновые, и совхоз остался без овощей. Приходится импортировать все, вплоть до укропа. Ты представляешь себе, во что могут превратиться свежие огурцы при перевозке навалом на грузовиках?

Харитон Васильич хотел представить себе эту душераздирающую картину — и не успел: навстречу летела грузовая машина, полная людей.

— Привет директору! — закричали они. — С приездом!

— И откуда они знают, что это я еду? — повеселев, спросил Косяков. Жена, с жалостью посмотрев на него, ничего не ответила.

Пассажиры второй машины возгласили другую здравицу:

— Здрасьте, Дарья Михална! Достали что-нибудь? Значит, живем!

Косякова величественно покивала им, помахала рукой.

— В чем дело? — ревниво спросил муж. — Почему одни приветствовали меня, а другие — тебя?

В глазах Доры Михайловны снова засветилась жалость:

— Ты меня извини, Харюша, но тебя здесь еще никто не знает. Все приветственные возгласы адресованы мне.

— Но они же кричали «товарищ директор!». А я…

— А я и есть директор. Директор твоей столовой. Вот уже две недели.

— К-кто же б-будет… готовить мне обед? — выдавил Косяков.

— Парикмахер, — туманно и непонятно ответила жена. — Ничего. Не помрешь. Больше будешь заботиться о питании людей, если будешь с ними есть за одним столом. Кстати, нужно срочно выстроить новое помещение для столовой. А в том сарае, где она сейчас помещается, можешь свалить свои запасные части… Надеюсь, ты их все же разыскал? Ну, слава богу, хоть не осрамил меня на новом месте. А то сказали бы люди: «Ну и муж у нашего директора!»

В. Чиликин ПЯТАЧОК И ГОРОШИНА

Во время обеда Агафья Дмитриевна пожаловалась:

— Не пойму, что делается с нашим Гришей. Он глотает какие-то бумажки и носит в каблуке пятачок. И вообще ведет себя очень странно. Вчера захожу в комнату, а он зажал уши и прыгает на одной ноге. Пора бы тебе заняться сыном. Возраст нежный, хрупкий, долго ли свихнуться.

Леонтий Петрович со свистом высосал мозговую кость, закусил кусочком черного хлеба и уставился на сына. Двенадцатилетний Гриша смутился и примялся болтать ногой. Когда он смущался, веснушки на нем становились особенно заметными.

— Это что еще за фокусы? — строго спросил Леонтий Петрович. Он считал себя хорошим педагогом и теперь втайне любовался внушительностью собственного голоса. Гриша продолжал смущенно болтать ногой.

— Это… У нас так ребятишки делают. Примета такая: положишь в каблук пятачок — пятерку получишь.

Леонтий Петрович фыркнул.

— Стыдись! В пятом классе учишься, а веришь всяким глупостям. Этак можно черт знает до чего докатиться. Сегодня у тебя пятачок в каблуке, а завтра будешь утверждать, что земля стоит на трех китах?

— Скажешь тоже, папа, — усмехнулся Гриша. — Земля не на китах, а в межпланетном пространстве.

— Вот то-то. А какие ты там бумажки глотаешь?

— Это чтобы лучше запомнить. Напишу, когда Пушкин родился, и проглочу.

— Только живот себе расстроишь.

— Я, папа, тоненькую бумагу беру, папиросную.

— Все равно суеверие. Стыдись! Чтобы у меня больше этого не было. И на одной ноге нечего прыгать.

Леонтий Петрович повернулся к жене.

— Вот, извольте видеть… Я не понимаю, как нынче поставлено в школе воспитание. Кого воспитывают?.. Нарочно как-нибудь выберусь потолковать с учителями.

— Ты давно собираешься, — вздохнула жена.

— А что же прикажете делать? Хорошо, я буду ходить по школам, а вы садитесь в мой кабинет.

— Ну, хватит тебе, разошелся, — умиротворяюще сказала Агафья Дмитриевна. — Люди услышат, подумают бог знает что…