Золотой характер

Он сидел в конторе цеха за своим письменным столом и, тоскливо глядя в окно, пытался отыскать хоть одну промашку, послужившую причиной «опалы».

«План? Здесь все хорошо. До конца месяца еще четыре дня, а уже сто восемь процентов. Качество? Как всегда, на уровне. И что ему еще надо?! На собраниях против ни разу не выступал! Всегда «за» держу. Непостижимо! Не иначе, кто-то накапал. Завистники, чтоб им!..»

Папаха хотел чертыхнуться, но сдержался: в контору вошел механик Парадиев.

— Тарас Романович, опять вы забыли распорядиться насчет второго комплекта! — недовольно буркнул он в сивые усы.

«Ишь, как заговорил! — про себя ужаснулся Папаха. — Не иначе, пронюхал про директорское отношение. Неужто снимают?»

От этой мысли лоб Папахи покрылся испариной и закололо в сердце. Он ничего не ответил Парадиеву, двумя руками помог себе выпихнуть пухлое тело из-за стола и пошел к двери. Остановился и почему-то сказал:

— Я сейчас!

Потом вышел. Папаха решил идти к директору.

«Схожу и… и попрошу объяснить… Отчего, мол… В чем, Степан Степанович, причина… За что, так сказать…»

Папаха тяжело плюхался со ступеньки на ступеньку, и в такт шагам метались в голове взбудораженные мысли. Он еще раз перебрал в памяти все, что могло бы послужить причиной плохого отношения директора, но ничего «криминального» за собой не обнаружил.

Рабочий день в заводоуправлении уже кончился, секретарша директора ушла. Но Побегин обычно задерживался на комбинате. Папаха потянул на себя дверь и вошел в маленький тамбур, отделявший приемную от кабинета. Тут он остановился, тяжело вздохнул и… услышал голос, произнесший его фамилию.

— Подведет нас Папаха! — неслось из-за двери. — Как пить дать, подведет! Головы на плечах у него нет! И куда он прет?!

Голос был скрипучий, он не мог принадлежать никому другому, кроме начальника планового отдела Головейко.

— И ведь намекали ему… Почти указывали… — продолжал скрипеть Головейко.

— Так! Ясно! — Папаха толкнул вторую дверь. — Можно, Степан Степанович?

Побегин поднял голову, увидел начальника ткацкого цеха и коротко бросил:

— Я занят!

От этого грозного «я занят!» Папаха весь съежился и попятился назад. Закрывая дверь, он успел одарить Головейко взглядом, полным ненависти, но легче от этого не стало.

— Ах, ты… жердь сухая! — копошился Папаха в темном тамбурчике, ругая Головейко. Обливаясь потом от переживаний (еще бы, директор впервые не пустил его в кабинет!), он крутился, задевая стены тамбура. Немного успокоившись, он понял, что надо идти: стоять у дверей неудобно, вдруг кто-нибудь пойдет к директору, подумает, что подслушивает. Папаха нажал на ручку и… снова попал в кабинет. Вертясь в тамбуре, он спутал двери. От испуга, и неожиданности Папаха в первый момент потерял дар речи.

— Я же вам сказал, что занят! — казалось, над самым ухом пророкотал раздраженный директорский бас.

— Ст… Ст… Степан Степа… паныч, я… я… — заикался Папаха:

— Ну, что вы?!

— Нечаянно! — уже за дверью прошептал бедный начальник цеха.

«Как глупо все получилось, хуже некуда!» Папаха плелся по коридору, направляясь в гардеробную. Он натягивал на свою круглую спину тяжелое ватное пальто, когда над ним раздался скрипучий голос:

— Здоров, Тарас Романыч!

Перед Папахой стоял худой и длинный Головейко. Словно стрелу автомобильного крана, он не протянул, а поднял прямую руку. Папаха нехотя пожал сухую ладонь.

— Домой? Пошли. Чего скучно смотришь?

Папаха мрачно молчал, не решаясь высказать своему неприятному попутчику все, что у него накипело.

«Прикидывается!.. Чего скучно смотришь?!» Накапал, а теперь набивается со своим участием», — зло думал Папаха. Головейко редко переставлял ноги, подрыгивая при каждом шаге коленями. Папаха тяжело переваливался с боку на бок.

— Молчишь? — продолжал Головейко. — Понимаю. С директором отношения испортились. А отчего?

Начальник планового отдела остановился и сверху вниз строго посмотрел на Папаху.

— Я ж тебе, Тарас Романыч, намекал. И Степан Степаныч намекал. А ты прешь и прешь, как трактор.

— То есть как это прешь? — петушиным голосом вскрикнул Папаха.

А Головейко гнул свое:

— Сейчас какой месяц? Декабрь. Скажу тебе конфиденциально, ну, в общем, сказал и вроде не говорил… Идет?

— Идет, — машинально повторил Папаха.

— Так вот, Степан Степаныч сердится потому, что ты план в последнем месяце очень большой даешь. По нему совнархоз нам на первое полугодие такой процент закатит, что не вылезешь. Твой цех основной, по нему показатели берут. А ты дуешь и дуешь. Уже сто восемь процентов дал. А еще четыре дня. Степан Степаныч велел тебе сказать, если не прекратишь план гнать, худо будет! Только конфиденциально!

Папаха слушал и понимал. Теперь все прояснялось.

— Сейчас у нас первое место, а план дадут большой, что будет? Слетим?

— Слетим! — горестно подтвердил Папаха.

— Премии тю-тю?

— Тю-тю! — поддакнул он еще горестнее.

— То-то же, дорогой товарищ! Будь здоров! Действуй!

Головейко опять подал негнущуюся руку и двинулся вымеривать переулок своими полутораметровыми шагами.