Золотой Ключ, или Похождения Буратины. Том I. Путь Базилио

Естественно, сломать девку по-настоящему Молли не могла, да и не хотела. Но надеялась, что у наглючки сегодня выдастся на редкость скверный вечер.

- Эй, подвиньтесь, - раздался высокий, резкий голос, - вы проход закрываете... Гвин! Ты?!

Драпеза отцепилась от някнутой девки - та сразу поникла - и подняла голову. Перед ней маячила незнакомая малиновая балаклава.

- Я Пеппи! - сказала поняша. - Папиллома! Не узнала, что-ли?

- О Дочка-Матерь! Пржевальская? И ты в Пуси-Рауте? - Молли действительно обрадовалась.

- Уже полгода... Давай к нам, у нас резерв.

Молли вошла, осторожно принюхиваясь. Зал был большим, полутёмным, и не росными травами в нём пахло, нет. Пахло потом, пивом, бенедиктином, парфюмами разных пород, свежей крапивой и общим ожиданием расколбаса и оттопыра.

Слева находился маленький бар, осаждаемый желающими хлебнуть, пока не началось. Бармен-матрыхай, няшимый со всех сторон, прыгал, пытаясь угодить всем сразу. Маленькие сновали по стойке, поя поней и убирая опорожнённые корытца и полоскательницы.

- Пошли, пошли, нам всё принесут, - отвлекла её Пеппи.

Драпеза перевела взгляд на вип-зону. Там всё было примерно так, как Молли и предполагала.

Центральный подиум оккупировала пресловутая Псюша Сучак со своими шалавистыми подружками. Те пересмеивались и покусывали друг друга за попки. Псюша, устроившаяся на красной подстилке с вензелями, курила кальян, звучно присёрбывала из корытца какое-то пойло и вообще непринуждённичала напоказ.

Молли Драпеза посмотрела на Псюшу почти с презрением. Сама не образец добродетели, она держала Сучак за шмару. Правда, Псюша была умной и хитрой шмарой, а главное - более успешной, чем сама Молли. Поэтому к презрению примешивалиась изрядная толика ненависти. Поскольку же эти два чувства относятся друг к другу как щёлочь и кислота, то где-то в горле образовывалась соль, весьма горькая. Драпеза скривилась.

На полуподиуме слева от Псюши устроилась Сара Барабу. Полуседая, тучная, похожая на корову, она упорно таскалась на молодёжные вечеринки. Перед ней стояло корытце, - скорее всего, с водой, подумала Молли, - куда служка-скунс как раз добавлял какие-то капельки. Здоровье у старой кобылы было уже не то, что прежде. Все это видели, все это знали. Но Сару любили как живую легенду: когда-то она была совершенно безбашеннной тусовщицей. Портрет её - с разноцветной гривой и жёлтыми лакированными копытами - украшал холл первого этажа "Люци".

Рядом лежали - чтобы не сказать валялись - две молодые кобылки. Было видно, что они хороших кровей, из хороших семей, пока ещё стройненькие, неразъевшиеся - но бока уже предательски лоснились. Одна - золотистая черногривка - игриво раскинулась, демонстрируя всем интересующимся идеальное вымя с чуть заострёнными сосками.

Драпеза похотливо облизнулась. Вымя было её фетишем, и никакая ревность не могла тут ничего изменить. Ей мучительно захотелось вкусить этих сосочков. Прихватить у основания, потянуть на себя, помучить и отпустить, облизать, согреть дыханием и тут же сдавить зубами до крови... ооох.

"Жизнь надо прожить так, чтобы всем было мучительно больно", - подумалось ей почему-то. Мысль показалась ей несправедливой. Драпеза считала себя ласковой и нежной, а вымя - это вымя, это отдельно. У всех свои маленькие слабости, у неё - вот такая. И что? Та же Гермиона, например, во время любви слегка попукивает. И, кажется, сама не замечает. Надо бы ей всё-таки сказать... Сердце болезненно сжалось. Где всё-таки Гермиона? И главное - с кем?

- Чего задумалась? Давай к нам, - позвала Папиллома.

Драпеза с трудом оторвалась от созерцания прелестей незнакомки и сделала пару шагов. Какая-то коза приблудная пихнула её в подреберье, но сразу же извинилась.

Пеппи устроилась на хорошем месте, в правом углу. Там был загончик, где лежала Пржевальская и какая-то незнакомая пони, блондинка в голубой балаклаве. Лежать рядом с ней почему-то не хотелось. Молли подбилась под бочок Пржевальской и расслабилась.

На сцене суетилась приглашённая на разогрев пинк-панкушка Нюка - молодая кобылка в огромных фиолетовых очках, с гривой, раскрашенной в радугу. Увы, корни волос предательски бурели, выдавая пошленькую натуральную масть. Она наигрывала на ксилофоне и контркультурненько блажила.

- Ах вы козее племя!

Чтоб вам - сучее вымя!

Но придет моё время,

Прогремит моё имя!

- кидала она в зал, предусмотрительно устремив взгляд в потолок, чтобы никто из высокопородных гостий не принял ничего этого всерьёз, на свой счёт, и уж тем более - себе в ущерб.

- Прозвенит моё стремя

И спадёт моё бремя,

Я зажгу своё пламя,

Подыму своё знамя,

Оросит моё темя

Светозарное семя...

- Стремя ей за это не дадут точно, - прокомментировала Молли.

- Пожалуй, - сказала незнакомая поняша таким тоном, будто Стременем жаловала она лично.

Из толпы послышался свист и топот копыт. Похоже, публика была того же мнения.

- Какая пошлятина, - вздохнула Папиллома. - Кстати, Молли, ты новый мой роман читала? Живенько ведь, правда?

Драпеза отвела глаза и сделала вид, что необычайно увлечена вялыми шевеленьями в зале.