Золотой Лингам

Утро было прохладное и туманное. Рассвет окрасил все вокруг в какие-то блеклые, унылые цвета. И хотя трава еще не пожелтела и не зачахла, а деревья стояли почти сплошь зеленые, не растерявшие свою летнюю листву, в воздухе явственно ощущался прелый запах стремительно приближающейся осени. Ветра не было вовсе, и густой молочный туман лениво висел над землей сплошной влажной пеленой.

Под открытым навесом рядом с домом сидели, тесно прижавшись друг к другу, три нахохлившиеся курицы; слонявшийся рядом петух время от времени хлопал крыльями и порывался запеть, но вместо кукареканья из его горла вырывалось на выдохе что-то вроде хриплого кашля.

Быстро миновав огород и заднюю калитку, Костромиров зашел в густую березовую поросль, развернул полотенце и выпустил продолжающего недовольно шипеть и фыркать ежа. На прощанье тот одарил человека злобным, почти осмысленным взглядом черных глаз-бусинок. Горислав подождал, пока тот скроется в зарослях иван-чая, и, поправив на плече ружье, решительно зашагал в направлении Павлова пруда.

Очень скоро, несмотря на куртку и резиновые сапоги, вся одежда его пропиталась влагой от обильной утренней росы, а плечи стал пробирать неприятный озноб, но переходить на бег, чтобы согреться, Костромиров не стал, опасаясь потерять в тумане направление.

Как только крапивный лог остался позади, он оказался на поросшей высокой осокой и быльником поляне, где без труда отыскал полоску примятой травы, что вчера вечером вывела их с Лешкой к воде. Постоял, к чему-то прислушиваясь, и двинулся дальше.

Где-то на полпути опять остановился – ему показалось, что со стороны пруда доносятся какие-то странные звуки, похожие на глухие удары, – но вскоре вновь пошел вперед, заметно прибавив шаг.

Когда до воды оставалось не более десяти метров, удары стали слышны совершенно отчетливо, и Горислав, сняв с плеча ружье и слегка пригнувшись, осторожно раздвинул плотные зеленые стебли: на узком болотистом берегу никого не было, звуки раздавались откуда-то справа, из-за разросшейся у самой воды купы лозняка.

Бесшумный, словно туманный призрак, подкрался он к кустарнику и напряженно замер. Кто-то невидимый тяжело возился там, под густым пологом сивого тальника: время от времени раздавались глухие удары и негромкий плеск воды.

Вдруг тишину нарушил слегка дребезжащий, но вполне отчетливый голос: «Сейчас покушаешь, Анчипушка! Сейчас, милай! Чай, давненько человечинки сладкой не едал… Почитай, семь годов! Пораньше бы тебя подкормить, глядишь, и сестрица Прасковьюшка не померла бы… Дак ведь случая не было…Не серчай, родимый!»

Костромиров раздвинул гибкие ветви и вышел на небольшую прогалину, с трех сторон окруженную непроницаемой стеной ивовых зарослей. У кромки черной воды спиной к нему стояла сгорбленная фигура в коричневой солдатской плащ-палатке; неизвестный что-то отталкивал от берега длинным деревянным шестом. Обернувшись на шум, человек откинул капюшон, и Горислав с изумлением узнал сморщенное лицо бабки Люды.

– Вы?! – выдохнул Костромиров, опуская ружье. – Людмила Тихоновна! Что вы…

– Дознался, варнак! Хитер! То-то я гляжу, что он все за Лешкой шастает? Вынюхал, вражина! – Бабка Люда бросила шест и, подняв с земли последний шмат кровавого мяса, швырнула его в воду. – Ах ты, семя июдино…

Потом, обтерев ладони листвой, старуха Развоева внимательно оглядела из-под руки Горислава и неожиданно зашлась дробным старческим смешком:

– А ты поначалу небось на Лексея грешил, сердешный? Нет, милай, у Лешки для такого дела кишка тонка, зря на него Прасковья-то надеялась! Ох, зря! Мало на него надежи! Все мне, старухе, пришлось делать… Как они по утру-то сцепились, да Лешка по башке его шарахнул бутылкою, я уж было думала, сам он все дело справит, как нужно… Я ж ему чуть не кажный вечер нашептывала, как да что делать… да токмо он враз со страху домой побег, к девке своей крашеной… А что тому борову от эдакой пустяковины сделается? Он почесался токмо… Вот и пришлось самой дело-то заканчивать!

– Так это вы зарезали Скорнякова? – почему-то понизив голос, спросил Костромиров.

– А то кто же? – ответила старуха, вытащив из-за голенища высокого кирзового сапога охотничий нож с широким прямым лезвием. – Вот этим самым ножом… ровно хряка. Ну, дак не впервой, чай… Лексею-то помстилось, будто сам он чернявого своего как-то порешил. За каменку упрятать его надумал, с перепугу. Ну, да и я, что греха таить, нашептала ему кой-чего… самой-то не дотащить мне было бугая такого до пруду… вот и пришлось травками заветными потчевать да нашептывать…

– Что нашептывать? – непонимающе спросил Горислав.

– А то, милок, не твово ума дело! – отрезала бабка Люда. – Тебе того знать без надобности. Ты, вона, и эдак шустрый больно! – с этими словами старуха нагнулась и подхватила лежавший у ее ног окровавленный топор. – Ну, да мы с Анчипушкой тебя живо…

Что – «живо», старуха не договорила, потому что в тот же миг с резким коротким замахом, будто заправский индеец-чероки, метнула в Костромирова топор.