Золотой Лингам

– Вот, слушай. В действительности, Ушинцев Андрей Андреевич (имя отчество он менять не стал) был единомышленником, ближайшим соратником и соавтором некоего академика Тихона Адриановича Хоменко-Лисовского – лжеисторика, «труды» которого – прежде всего, так называемую «Новейшую историографию», я подверг критике на специально созванной конференции в МГУ (помнишь, Вадим, в поезде о ней шла речь?), и критике довольно-таки, гм… резкой. Ты знаешь, Вадим, порой я бываю эмоционален… Согласен, согласен – чересчур эмоционален. Ладно, поехали дальше. Так вот, ни Хоменко-Лисовский, ни Ушинцев ровно никакого отношения к исторической науке не имеют; Хоменко – по-моему, физик, а наш Ушинцев – вообще биолог. Как я уже говорил – кандидат наук. Тем не менее бредовые хоменко-ушинцевские идеи получили довольно значительное распространение в обществе, а их псевдонаучными трудами по сию пору завалены все книжные магазины. Ну вот… По прошествии какого-то времени после той приснопамятной конференции мне сообщили, что у этого самого Ушинцева произошел нервный срыв – вроде он набросился на одного своего коллегу и едва не перегрыз тому горло. Какой-то совершенно кошмарный, дикий случай! В результате оказался под следствием, потом его положили в Психиатрический институт имени Сербского и признали невменяемым, с диагнозом: «Сверхценная идея и мания преследования на фоне неврозоподобной шизофрении». Некоторые ученые мужи обвиняли потом меня, что, дескать, в случившемся есть и моя доля ответственности. Но сам-то я убежден – Ушинцев изначально был больным человеком, оттого и увлекся теорийками г-на Хоменко-Лисовского. Впрочем, они – два сапога – пара, в психопатическом смысле… Ну а что произошло дальше, я, как и вы, могу лишь предполагать. Естественно, по выходу из клиники Ушинцев оказался в незавидном положении; вполне возможно, потерял работу. И, видимо, во всех своих бедах винил исключительно меня. На историческом поприще он потерпел фиаско, в биологию, по-видимому, возвращаться уже не хотел, но тут им овладела новая «сверхценная идея» – из области криптозоологии: он увлекся поисками реликтового гоминида – «снежного человека». А дальше – известно: волей всесильного случая он встречается в поезде со мной, и вдруг, к своему ужасу, узнает во мне своего «гонителя», ненавистного разоблачителя!.. Впрочем, там, в поезде, он еще держался (скорее всего, успокоительные декокты, которыми его накачали в Сербского, на тот момент не выветрились), но когда мы по злой иронии судьбы встретились снова, тут уж произошел решительный рецидив болезни. Наверняка он не поверил в случайность новой встречи – напротив, она явилась для него окончательным доказательством, что я продолжаю его преследовать, может, снова хочу подвергнуть публичному осмеянию, и… и результат налицо. Если принять во внимание диагноз – а шизофрения, как известно, неизлечима – вполне объяснимо, почему он решил свести со мной счеты, когда тому представился случай.

– Так вот что я вам, господа, скажу! – вскакивая, возбужденно воскликнул Вадим Вадимович. – Ушинцев и есть наш убийца! Это он обоих спелеологов замочил!

– Приехал он почти за сутки до нас… – задумчиво прикинул Горислав, – что ж… время и возможность у него имелись… Но мотив? Впрочем, о чем я говорю? Зачем шизофренику мотив?

– А сердца-то вырезать ему на кой? – засомневался охотник.

– Тоже объяснимо, – пожал плечами Костромиров. – Он, как и мы, мог уже раньше слышать легенду об «Уносящих сердца»… Потом это все наложилось на его душевную болезнь… фантазмы подобных личностей носят порой весьма изощренный и прихотливый характер… А ведь старец Нектарий предупреждал нас вчера. Помнишь, Вадим?

– Так, – решительно заявил Хватко, – следует незамедлительно остановить Ушинцева. – И, повернувшись к Егорычу, спросил: – Куда, по-вашему, он может направиться?

– Тайга большая, – хмыкнул тот в бороду.

– Антон Егорович, – поднял брови Горислав, – вы, помнится, говорили, что свою моторку он оставил на Бикине?

– Ну да, – согласился дед, но как-то словно бы нехотя, – там она, где и остальные. Здесь, на Заглоте, лодки без надобности – пороги да мели одни, по Заглоте на лодке и полкилометра не пройти…

– А место сможете указать?

– Я ж говорю, они все в одном месте схоронены – и моя, и еще две, на которых Пасюк со своими спелеологами приплыли… все там, у Сахарной отмели.

– Какой отмели? – переспросил следователь.

– Сахарной – название такое. Песок там белый, ровно сахар…

– Мне кажется, – сказал Костромиров, – что там его и надо искать. Человек он, по-моему, не сильно смелый, а поскольку его «вендетта» сорвалась, скорее всего решит дать деру.

– Ну что, Егорыч, – проверяя кобуру, спросил Вадим Хватко, – в путь? Укажешь нам дорогу?

– Отчего не указать? – отвечал старик, с кряхтением поднимаясь на ноги. – Укажу. Когда он и впрямь, как профессор говорит, на всю голову треханутый, лучше его того… усмирить, пока новых делов не понаделал. Значит, сейчас выйдем спервоначалу к Заглоте, а там по бережку, по бережку – и до Бикина… Километров семь идти.