Золотой Лингам

Выслушав трагическую новость о судьбе спелеолога Семена Маркина, Уховцев долго причитал, сокрушенно ахал и хлопал себя по бокам. Успокоившись же, на некоторое время примолк, а потом с внезапным подозрением уставился на Горислава Игоревича.

– Ну а сами вы как тут очутились? – спросил он Костромирова, забирая, почти выхватывая, у того обратно свой слепок. – Неужели тоже из-за троглодита?

– Не совсем, – покачал головой Костромиров. – Вернее, совсем нет. Наши интересы лежат как раз исключительно в исторической плоскости.

– Так это ж здорово! – обрадовался Уховцев, не совсем, впрочем, понятно чему. – Просто замечательно!

Неожиданно рядом послышалось вежливое покашливание.

Никто, кажется, не заметил, как к ним тихонько подошла и некоторое время уже стоит рядом маленькая плотная старушка. Впрочем, старушкой ее можно было назвать лишь с известной натяжкой, и хотя годков ей стукнуло уже явно немало, при всем том почти девичий румянец украшал ее наливные щеки, а движения были бодры и энергичны, и вообще, она живо напоминала со стороны этакий сказочный колобок.

– Доброго вам здоровьичка, люди хорошие, – с поясным поклоном произнесла женщина.

– И тебе, Марья, не болеть, – ответил за всех Антон Егорович. – С чем пожаловала?

– Преподобный авва Нектарий хочет с новыми людьми познакомиться, – пояснила Марья, улыбаясь и с любопытством поглядывая на Горислава с Вадимом. – Зовет вас в гости, отужинать с ним. Так вот я за вами и пришла, стало быть… Пойдете?

– А на ужин что? Молитва с сухарями? – скептически уточнил следователь.

– Пельмени, сударь мой, – рассыпчато засмеялась бабка Марья, прикрыв рот уголком платочка. – Пельмени с маслицем.

– Отчего ж не пойти, когда зовут? – поспешно ответил Хватко за двоих, бросая на Костромирова быстрый взгляд и многозначительно поглаживая себя по животу. – Кстати, и познакомиться следует…

– И вас, Андрей Андреевич, – повернувшись к Уховцеву, с новым поклоном произнесла Марья, – тоже милости просим.

– Нет-нет, благодарю, но нет, – поспешно ответил тот, прижимая к груди драгоценный слепок. – Я вчера уже имел удовольствие беседовать с вашим отцом Нектарием, мне хватило… То есть много дел, спасибо!

– Как знаете, – неодобрительно покачала головой бабка. И, обращаясь к профессору со следователем, добавила: – Пойдемте, судари.

Друзья последовали за старушкой. При этом та столь шустро перебирала коротенькими ножками, что они едва поспевали за ней. У калитки бабка Марья остановилась, пропуская гостей вперед.

– Проходите в горницу, гости дорогие, авва Нектарий ждет вас. А я на кухню – Дарье пособлю со стряпней. Только не удивляйтесь, судари, что вероучитель наш лица вам не кажет и не рукосуйствует. Это не от неуважения к вам, ни боже мой! Такое уж он возложил на себя строгое послушание: ничего мирского не видеть и до тварного не касаться…

В горнице, занимавшей, по-видимости, почти половину длинного строения барачного типа и отгороженной от остальных помещений массивной печью, царил полумрак: свет проникал сюда через единственное небольшое оконце, прикрытое сейчас кисейной шторкой, а другого освещения не было. Кроме того, за окном уже начало смеркаться. Друзья осмотрелись.

По центру комнаты стоял прямоугольный стол с двумя лавками по обеим его сторонам; во главе стола – некое подобие кресла или даже трона – стул орехового дерева с высокой резной спинкой и резными же подлокотниками. На полу, внося нотку уюта, были постелены цветастые домотканые половички. Позади кресла, прямо на печи, висел большущий, в человечий рост, деревянный крест – простой, без распятия, с расширяющимися от центра концами. Вот, собственно, и вся обстановка; ни икон, ни какой-либо иной религиозной атрибутики не наблюдалось.

Вероятно, из-за скудости освещения, только они не сразу заметили как льняная занавеска, закрывавшая узкий проход между стеной и печью, слегка шевельнулась, и в горницу неслышно шагнул сухопарый человек в угольно-черной рясе, расшитой белоснежными шестикрылиями; низкий, глубокий капюшон-куколь скрывал лицо вошедшего до самой линии губ, так что видимой оставалась лишь окладистая борода отшельника – благообразно-седая, с редкими черными прядями; длинные рукава рясы почти касались пола.

– Отец Нектарий? – первым разглядев старца, спросил Костромиров. – Здравствуйте. Меня зовут Горислав Игоревич, а это, – он указал на Хватко, – мой друг, Вадим Вадимович… Приехали из Москвы…

Горислав выждал минуту-другую, однако фигура в рясе пребывала в прежней неподвижности и все так же хранила молчание. Тогда он вновь спросил, повысив на всякий случай голос:

– Отец Нектарий, вы нас слышите?!

– И весьма отчетливо, – нарушил наконец затянувшееся молчание отшельник; при этом голос у него оказался совсем не благостный, а напротив того – сиплый, хрипатый, каковой в народе обыкновенно именуют прокуренным, а то и пропитым. – Вечер вам добрый, дети мои! И прошу к столу, не стесняйтесь. Сейчас сестры накроют ужин. Да простите меня, старика, я ведь слеп для мира, а вы столь покойно стояли, что я было подумал – нет еще никого.