Золотой лук. Книга I. Если герой приходит

— А Арей… Арей приходил? Таната выручал? Это тоже правда?!

— Правда.

— Это я уже помню, — отозвался Пирен. — Три года прошло, вырасти успел…

— А ты, небось, нет.

Делиад бросил пинать камешки. Покосился на меня:

— Тебе сколько тогда было? Два? Три?

Я не знал, что ответить. Что я должен был помнить? Не помнить? Уж бога войны я бы точно не забыл, если б увидел!

— Значит, не помнишь.

— Он тоже ночью заявился. Эниалий[20], в смысле.

— Грохот, лязг!

— Полыхнуло на весь двор!

— Как пожар! Багровым таким, страшным…

— Все попрятались…

— А нас заперли. Сидите тихо, сказали. Не высовывайтесь!

— Кто сказал?

— Отец, кто ж еще?

— Ну, мы и сидели…

— Не высовывались. Как велели. У меня после того подвала всякую охоту отбило…

— А я, дурак, выглянул. Не удержался. На ложе встал, до окна дотянулся. Оно высоко было, под потолком.

— Видел его?!

— Мельком. Он уже уходил. Лучше б не видел!

— Какой он?

Делиад ответил не сразу. А мне смутно припомнилось: мы с братьями сидим в темной комнате, все вчетвером. В окошке под потолком — багровые сполохи. Пол под ногами трясется. Мне страшно. Я плачу. Алкимен меня успокаивает. Алкимен?! Ну да. Он вообще хороший, хоть и любит подшутить. Когда надо — чем угодно поделится. И в обиду не даст…

Было? Не было?

Может, это я уже сейчас вообразил? Наслушался братних рассказов — и представил. Или правда вспомнил?

— Огромный. Страшный, — Делиад с трудом подбирал слова. Простые, понятные слова, отчего они били наотмашь, сжимали сердце ледяными пальцами. — С кипарис высотой — тот, что у ворот. Весь как из бронзы. Из-за доспеха, наверное. Шлем с конской гривой. Лица не видел, только спину. Это хорошо, наверное. Он в крови был. Или это свет от него такой шел, кровавый? Не знаю. Шагнул — и исчез.

Он помолчал и добавил:

— Я потом месяц в постель мочился. Закрою глаза, сразу его вижу. И опять, как наяву… Просыпаюсь — постель мокрая. Стыдоба! Ничего не могу с собой поделать. Думал, это навсегда. Нет, прошло. Перестал он мне сниться…

Я поверил без раздумий. Кто ж про себя такое сочинять станет?!

— Хватит!

Алкимен зябко передернул плечами. Встряхнулся, будто мокрое одеяло сбросил:

— Доволен, Гиппоной?

— Да, — серьезно кивнул я.

Со стороны я выглядел потешно. Детская серьезность всегда потешна. Но никто из братьев не засмеялся.

— Теперь молчи, понял? Никому ни слова. И мы об этом больше не говорим. Еще накличем… Всем ясно?

Мы кивнули.

— Раз ясно, — с третьего раза Алкимен сумел выдавить из себя улыбку, — тогда вперед! Море заждалось! Кто первый?

И сломя голову припустил вниз по крутой тропе. Мы рванули за ним. Первым по-любому окажется Алкимен, это ясно. Но и последним быть не хотелось. Последний — хромой краб и сонная улитка!

А еще черепаха в хитоне.

⁂

Говорят, детство заканчивается в один момент. Что-то случается — как правило, что-то плохое — и все. Было детство, и нет, кончилось.

Я с этим не согласен. По крайней мере, у меня было не так. Детство не заканчивается в некий определенный миг. Оно дает трещину. Эту трещину не заделать, она будет шириться, расти, ветвиться. Со временем глиняный горшок расколется окончательно. Ты переступишь через его останки и пойдешь дальше. Подберешь пару черепков, сохранишь на память. Почему нет? Но это будут обломки, не горшок.

В тот день, когда горшок дает первую трещину, это все еще горшок. Да, надтреснутый. Но он сохраняет форму. В нем можно таскать зерно и оливки. Лишь если наполнить его маслом, водой или вином, жидкость начнет по каплям сочиться наружу через трещину.

Горшок моего детства треснул на тропе над морем. В тот день я осознал: все, что я считал далеким, не имеющим ко мне ни малейшего касательства — оно здесь, рядом. Это может случиться в любой момент: со мной, с братьями, с отцом, матерью, дедом…

Более того, оно уже случилось. Какая разница, помню я это сам или узнал из рассказа братьев? Это было на самом деле. Здесь, во дворце, а не на далеком острове или недоступном Олимпе.

Со мной. С моими родными.

Было. Есть. Происходит прямо сейчас, пока я, вопя во все горло и рискуя свернуть себе шею, несусь вниз по каменистой тропе.

Для детства еще оставалось время. Но прежним ему не бывать.

3 Метатель-Убийца

Я плюхнулся спиной на горячую гальку. Выдохнул, переводя дух. Не особо-то я и запыхался на самом деле. Просто все выдохнули, ну и я за компанию. Хоть в чем-то я не хуже братьев! Плавали они хорошо, но и я не отставал. Плавал, нырял, белый камешек находил и со дна доставал, как бы далеко его Делиад ни зашвыривал. Вот такие игры по мне!

— «Лепешечки», а? — Пирен приподнялся на локте. — Запустим?

— Ага! — оживился Делиад.

И зашарил вокруг себя, подыскивая плоский камень.

Море спокойное, ленивое — самое то для «лепешек». Галька Пирена трижды отскочила от водной глади, искрящейся солнечными бликами, прежде чем, грустно булькнув, уйти на дно. У Делиада вышло лучше. Его «лепешка» ринулась прочь от берега, резко щелкая об воду. Звук был, как от кнута в руках лихого возницы.

— …пять, шесть, семь…

На седьмом я сбился. Просто смотрел.

— Одиннадцать! — с гордостью возвестил Делиад.