Золотой мираж

— Может быть, — сказала Клер. — Хотя, кажется, они не очень откровенничают друг с другом.

Алекс взял ее за руку и держал всю дорогу. Они молчали: никому из них не хотелось говорить.

— Пока еще рано, — сказал Алекс, когда они достигли Дариена. — Они будут еще ужинать в Нью-Йорке. Мы можем успеть до тех пор, пока они не закончат. Мы найдем ее, Клер. И привезем домой.

Он крепко держал ее за руку. Но ведь он никогда не встречался с Бриксом, подумала Клер. И никогда не встречался с Квентином. Он даже не знает, что они такое — сплошная определенность, прямолинейность. И он не знает, что Эмма боится разорвать с Бриксом. Теперь она, может быть, и самого Брикса боится, но, вероятно, еще больше ее страшит мысль о расставании с ним.

Но этого она Алексу не сказала. С ним ей было уютно, он был на ее стороне и будет с ней, что бы они ни встретили. Отныне, любовь моя. Вместе.

Она едва могла постичь это. В этом слышалось что-то чудесное, что-то бесконечно возможное и драгоценное. Она ощущала только восторг, ее собственная любовь так разгорелась, но потом, внезапно, все пересилила, захлестнула мысль об Эмме, и о чем-то настолько ужасном… что она не могла поверить. Джина ведь, может быть, и ошиблась, она могла вообразить, преувеличить. Вероятно, мы найдем Эмму и Брикса, спокойно ужинающих. Вероятно. Вероятно.

Он что-то сделал с задвижкой на окне, парень высунулся слишком далеко и выпал.

По телу Клер пробежала дрожь. Она закрыла глаза и увидела, как падает Эмма. Нет! — крикнула она про себя. Нет, нет, нет… Она отогнала видение. Затем, через минуту, она увидела Эмму опять, солнечный майский день, в желтом платье, которое она для нее сшила, Эмма смеялась и кривлялась со своими друзьями после выпускной церемонии, и волновалась, широко раскрывая глаза, что Тоби пропал.

Все меняется.

Пожалуйста, подумала Клер, не в силах уже больше ничего выразить словами. Пожалуйста, пожалуйста!

Брикс и Эмма сидели за маленьким столиком у зеркальной стены ресторана. Было еще рано, и в зале мало народа, и сидя на вельветовой скамеечке, Эмма видела только Брикса, ей казалось, что они совсем одни. Вокруг звучал гул чужих разговоров, звякал фарфор и серебро, но их столик представлялся ей прекрасным, тихим уголком, куда официанты подходили на цыпочках и говорили шепотом, где она и Брикс смотрели друг на друга поверх хрустящей белой скатерти, убранной хрупким французским фарфором и хрусталем, с маленьким канделябром с тремя белыми свечами, и прекрасной розой в маленькой вазочке. Французские рождественские песенки звучали где-то недалеко, и время от времени, когда Эмма улавливала фразы из них, которые она учила еще в школе, у нее появлялось странное ощущение, будто она — это два человека сразу — Эмма в хоре в старших классах, взволнованная своим пением на французском, и Эмма, сидящая в нью-йоркском ресторанчике, взволнованная близостью Брикса.

— За самую красивую женщину Нью-Йорка, — сказал он и, поднимая бокал, взял ее за руку. — И за нас.

Эмма, вспыхнув и задрожав от счастья, которое едва могло в ней вместиться, чокнулась с ним.

— Я люблю тебя, — произнесла она.

Официант принес десерт, и Брикс отпустил руку Эммы.

— Может быть, покатаемся на лыжах, — сказал он, аккуратно набирая в ложку крем-брюле. — Хочешь? За секунду научишься: поедем в Эспен, ты возьмешь пару уроков и потом будешь летать по склонам так, что никто не остановит.

Глаза Эммы засияли:

— Мне ужасно хочется. У меня была подруга, которая рассказывала, что это такое, и иногда я лежала ночью в кровати и представляла, что катаюсь на лыжах, и почти в это верила, а потом на меня запрыгивал Тоби и все кончалось.

— Тоби?

— Это моя собака. Разве я тебе не рассказывала о Тоби? Я нашла его однажды на улице, он был весь в грязи и такой худющий, что все косточки можно было сосчитать, а уши были порваны, но у него были самые прекрасные глаза, так что я привела его домой. Мама поверить в это не могла, наша квартирка была такой крошечной, но ему нужно было всего несколько дюймов, а спал он со мной.

— Счастливый пес. Но умен тоже. Эмма покраснела:

— Во всяком случае, он ходил за мной повсюду, и мы играли в разные игры…

— Я люблю те игры, в которые ты играешь.

Эмма покраснела еще сильнее. Она терпеть не могла, когда Брикс отпускал такие замечания.

— А какой он был? — спросил Брикс, помолчав.

— Ты имеешь в виду — какой породы? Я не знаю, может быть, какой-то терьер, я ничего о собаках не знаю. Все, что мне было нужно, это чтобы он любил меня и ходил за мной, и понимал все, ну, почти, что я говорила, и иногда мы беседовали.

Брикс задрал бровь:

— Ты разговаривала с собакой?

Эмма захихикала.