Золотой мираж

Скоба нашарил в кармане, вытянул край замызганной красной тряпицы. -Убедился: на месте, и тотчас снова спрятал. Не случайно проверил: по взмаху тряпицей все его люди придут в движение.

Чем ближе повозка, тем внимательнее глядел: не на ездоков, они его не интересовали, – пытался угадать степень усталости коней; сколько пробежали и на что еще способны нынче; какой отдых для восстановления сил понадобится. Верст пятнадцать еще пробегут легко, а там отдых задать.

Думая, не забывал примечать, что рыжеватая конская масть уже мелькает внизу между зеленохвойных веток. Тряпица появилась в руке, поднял над головою, потряс ею и степенно, как подобает главарю, направился вниз. Даже не подумал глядеть, как живо мотнулись к повозке по его знаку.

Когда приблизился, ездоки уже были вытолканы из саней. Шишка красовался в крепкой дохе одного из них. Свою латанную одежонку Шишка великодушно кинул под ноги обобранному владельцу дохи. Тот не спешил облачаться в "подарок", да Шишка и не настаивал, азартно обшаривал, выворачивая наружу карманы путников.

Не оставался без дела и Крахмальный Грош, переворашивал сено в санях: вдруг да под ним что запрятано.

– Одна саренка, – разочарованно сказал Шишка, подкидывая на ладони мелкие монеты.

– Откуда и куда? – сурово справился у недавних владельцев повозки Скоба.

– Из города в Наумовку. За продуктами, – ответил тот, с которого сняли доху.

– Без Денег? – с сомнением усмехнулся Скоба.

– Так к сестре...

– Лошади твои?

– Нет своих. Под залог взяли у татарина.

– Ну, а я у тебя под залог, – ухмыльнулся Скоба, садясь в сани.

– Не надо, а... Что скажу хозяину, – жалобно, со слезой в голосе, проговорил лишившийся теплой собачьей дохи.

– А скажешь, хвалил и его лошадей,– весело отозвался Скоба. – Поехали! Но-о! – распорядился под дружный смешок приятелей, сам вожжой понаддал по крупу коренника.

Отъехали сажен двадцать-тридцать, крахмальный Грош обернулся. Ограбленные все продолжали стоять.

– Где-то раньше их видел. Обоих.

Никто не отозвался. Проехали еще с десяток сажен.

– Вспомнил! – Крахмальный Грош ударил себя по лбу. – Этот вон, который молчал все время, свечами торговал в кафедральном соборе.

И опять никто не откликнулся (эка персона – свечами торговал). Но Крахмальный Грош и не ждал удивлений, продолжал:

– Он этими свечами по великим праздникам торговал. Как почетный староста!

На сей раз безучастным не остался ни один. Многого могли не знать, а то, что почетным старостой кафедрального, то есть главного в губернии, собора случайного, без имени и состояния человека не выбирали, – это было известно всем.

А Крахмальный Грош не унимался, память его выуживала новые подробности:

– Шагалов это. Купец первой гильдии. Дом его на Соборной площади стоит. А тот, с какого доху содрали, – он на секунду пятерней вцепился в меховую обнову Шишки,– в главном магазине у Шагалова распорядитель старший.

– А ну назад! – велел Скоба. И быстро развернутые на узком санном пути кони резво помчали навстречу потерпевшим хозяевам, жертвам грабежа.

Хотел не хотел лишившийся дохи, а мороз заставил облачиться в верхнюю ветхую одежонку, кинутую Шишкой. Вид у него сразу стал донельзя потешный, скоморошеский. Грабители на это не обращали внимания, настроены были серьезно.

– Так в Наумовкук сестре, говоришь? – грозно спросил Скоба.

– К ней...

– А чего ж ты... – Скоба матерно выругался, – лучше хозяина в дорогу снарядился?

– Какого хозяина?

– А рядом с тобой стоит.

– Так какой он хозяин мне, сродственник он.

– Звать как сродственника?

– Головачев. Оба мы Головачевы. – Облаченный в дранье с чужого плеча попытался улыбнуться. Улыбка не далась.

– Во едет на небо тайгою <Едет на небо тайгою – врет>, – не выдержал Крахмальный Грош. – Ты-то, может и Головачев, а вот он – Шагалов. Петр Иннокентьевич. От Тюмени аж до самого Иркутска богатей известный. Миллионер.

– Сам-то чего молчишь! Аль язык отсох? – Скоба шагнул к тому, о ком шла речь – коренастому мужчине с еле заметным застарелым шрамом на щеке, одетому в крестьянское.

– Ну, Шагалов...– хмуро подтвердил свое имя купец. – Был миллионер, да весь вышел.

– Большевики ощипали?

– Все. Кому не лень было.

– Так что теперь за милостыней в Наумовку ездишь?

– Выходит.

– Будет врать-то. Я, на дорогах стоя, состарился. За харчами и к матери так не ездят. Опять же, имя чего таил, а? Нет, купец, другое у тебя на уме.

– А ты проверь.

– В Наумовку ехать? Недосуг.– Недолго Скбба молчал, потом приказал: – Вяжи их, ребята! С собой повезем.– Голос главаря зазвучал неожиданно резко и зло. Знавшие его близко боялись таких интонаций.

Когда опять лошадей развернули в нужном направлении, готовы были отправиться, главарь предупредил:

– Чур, двое своим ходом. Попеременке. Животину жалеть будем.