Золотой огонь Югры

Капитан присел и, разинув, точно в беззвучном вопле, рот, выметнулся из-за укрытия. На цыпочках, длинными прыжками подскочил к часовому и, пока тот разворачивался на шум, ударил его сдвоенными кулаками под затылок.

Боец, не вскрикнув, повалился — капитан подхватил его, опустил на палубу. Приседая на согнутых ногах, кинулся к темному окну. Стукнул согнутым пальцем в стекло, прижался к нему лицом.

Козырь, не отрывавший взгляда от окна, вскочил с койки. Вцепившись в решетку, яростно дернул за прутья. Хрустнули чуть-чуть недопиленные стержни. Пока Арчев укладывал решетку на постель, Козырь крутанул медный барашек защелки, потянул застекленную створку, медленно, осторожно. Открыл — не скрипнуло, не скрежетнуло.

Наружу выскочили мгновенно — словно каюта выплюнула арестованных.

Около лежащего неподвижно часового Козырь остановился. Наклонился, сдернул с плеча чоновца винтовку — рука бойца безжизненно упала, стукнувшись о доски.

— А эти?.. — Козырь ухватил Арчева за шинель, мотнул головой в сторону кубрика.

— Ну их к черту! — Арчев дернулся, зашипел, выкатив бешеные глаза. — Пусти! Время теряем!

В два прыжка он оказался у борта. Всплеснув полой шинели, спрыгнул в шлюпку, где, вцепившись в протянувшийся от шлюпбалки линь, пританцовывал в нетерпеливом ожидании капитан. И сразу линь обвис — капитан плюхнулся на скамью, схватился за весла. Шлюпка дернулась от парохода и едва не перевернулась — Козырь мешком свалился на Арчева, чуть не промахнулся, потянул командира за борт, — но бурун, отбрасываемый колесом парохода, ударил в шлюпку, удержал ее на плаву, выправил.

«Советогор» темной и казавшейся снизу безобразно огромной тушей быстро удалялся, бодренько лопоча плицами, простреливая росчерками искр вязкий дым, слабо подсвеченный над трубой бледно-красным сиянием. Капитан, не отрывая перепуганных глаз от своего парохода, ударил пяткой по голове барахтающегося у ног Козыря. Тот вскинулся было, но шлюпка широко, размашисто качнулась, зачерпнув воду.

— Без меня, паскуда, удрать хотел?! — Козырь потянулся скрюченными пальцами к горлу капитана. — Ах ты, шкура копеечная…

Арчев рывком развернул его за бедра, толкнул на скамью.

— Греби! Потом разберемся! — вцепившись в борта, вполз задом на кормовую скамью. И когда весла дружно взметнулись, когда говорливо зажурчала вдоль бортов вода, а берег стал рывками приближаться, он сдавленно, неумело засмеялся. — Славно мы сработали. — Посмотрел весело на капитана. — Спасибо, Виталий Викентьевич, за пилки, за охранника… — И когда капитан робко, с испугом кивнул, принимая благодарность, поинтересовался с легкой издевкой: — А признайтесь, очень вы испугались, когда я сказал, что не один к стенке встану? Или была надеждочка, что не выдам?

— Я в любом случае… помог бы вам… Евгений Дмитрич… бежать, — тяжело дыша, заверил капитан. — Потому что… знаю… про Сорни Най.

Козырь сделал сбой веслом, взглянул удивленно на капитана, потом — раздумчиво — на Арчева, который все еще улыбался, но улыбка была нехорошей, хищной, а прищуренные глаза смотрели недобро, с угрозой. Капитан не выдержал этого взгляда, оглянулся назад — далеко ли берег? — беспокойно заерзал.

— А испугался я… по-настоящему испугался… когда узнал, что девчонка, слышавшая мой «росиньель»… знает французский. — Натянуто засмеялся, но в лицо Арчеву посмотреть так и не решился. — И еще испугался… когда… надо было… нейтрализовать часового… Думал, не справлюсь… не сумею.

— Сумел, — Козырь сплюнул за борт. — Ухойдакал ты его, боцман. Снял с довольствия подчистую…

Но часовой остался жив. Он застонал, с трудом открыл глаза, увидел перед носом белые от лунного света доски палубы. Ничего не понял — где он, что с ним? Хотел повернуть лицо и охнул: от затылка в лоб остро ударила боль. Часовой медленно поднял голову и ахнул— квадратной дырой зияло, не поблескивая стеклом, окно каюты. Не обращая уже внимания на боль, боец тяжело встал — а ему показалось: вскочил! — проковылял, пошатываясь, к окну. Осторожно протянул руку — она ушла внутрь каюты, а дернувшись в сторону, наткнулась на пеньки спиленных железных прутьев. Часовой вцепился в раму, просунул голову внутрь и, скривившись, заплакал— горько, злобно, отчаянно.

— Тревога-а! Тревога-а!.. Побег!

Дверь в каюте распахнулась, появился на миг тот, кто охранял в коридоре — часовой не узнал его, — и исчез. По ту сторону двери беспорядочно забухало множество ног, в каюту беспрестанно заглядывали; затопали и сзади — справа, слева. Кто-то обхватил часового, выдернул из окна. Уже затуманенно он увидел — лица, лица, мелькающие, приближающиеся, исчезающие; среди них пострашневшее, почерневшее — товарища Фролова, белое с синими пятнышками глаз — товарища Медведевой, красное, лютое — Варнакова…

— В карцер! — Фролов ткнул маузером в окно. — Вот сюда!

— Сначала в лазарет! — Люся упала на колени перед часовым, приподняла его веки; блеснули белки закатившихся глаз. — Несите, товарищи, несите. Быстрей!