Золотой осел

Название «вторая софистика» отражает претензии приверженцев нового направления в литературе на большую общественную роль воспитателей молодого поколения, формировавших его этические и политические воззрения, — роль, подобную той, что играли некогда Протагор, Горгий, Гиппий и другие софисты V века до н. э. Беспочвенность этих претензий очевидна, но в одном отношении они все же справедливы: ораторы II века продолжили и развили стилистические традиции «первых софистов». Стремясь к максимальной выразительности, к тому, чтобы потрясти слушателя силою своего темперамента и в то же время порадовать его слух безупречным изяществом формы своей речи, ораторы эклектически (в духе века) смешали принципы различных стилистических направлений прошлого. Пышная торжественность, лирическая задушевность тона, любовь к смелым новшествам сочетались с интересом к древности, к архаическому языку и строгой экономности классиков старой литературы. Форма становилась самоцелью: не так уж существенно было, что говорит оратор (да и что особенно интересного мог он сказать, если любой намек на злобу дня расценивался императорской властью как признак неблагонадежности), важно было, как он говорит. Речь превращалась в декламацию, оратор осыпал собравшихся градом изысканных метафор, сравнений и созвучий, точно размеренных параллелизмов, резких антитез и других риторических фигур, изумляя их потоком новых, только что придуманных, или, напротив, древних и поэтому торжественно звучащих слов, очаровывал красотою дикции и плавностью движений. Случалось, что речь его переходила в пение, а жестикуляция — в танец. Говорил же такой оратор о чем угодно. Пересказывал анекдоты, вспоминал забытые мифы, описывал дальние и неведомые страны, редких, заморских животных, памятники искусства, восхвалял богов и людей (особенно знатных или богатых), не гнушался и забавными парадоксами вроде похвалы плеши, дыму или перемежающейся лихорадке.

Таковы были создавшая Апулея эпоха и литературная школа, из которой он вышел.

2

Апулей родился, по-видимому, между 120 и 125 годами (наиболее вероятной датой считается 124 год). Родиной его была римская колония Мадавра, небольшой городок в Северной Африке. Он сам считал себя полунумидийцем-полугетулийцем, но трудно сказать, действительно ли текла в его жилах хоть капля африканской крови. Весьма вероятно, однако, что в детстве он свободно говорил на каком-то местном семитском наречии. Отец его, занимавший высший пост в городском самоуправлении, был человеком зажиточным, и Апулей, начав свое образование в родном городе, продолжил его в Карфагене. Этот город, заново отстроенный по приказу Юлия Цезаря, достиг во II веке полного расцвета и стал центром провинции Африки, резиденцией наместника, местом заседаний провинциального сената. Апулей любил этот город, где прошли его ранние годы, жили его учителя и наметились его философские взгляды, где провел он, по-видимому, и всю вторую половину своей жизни. Он не перестает восхвалять этот город в своих речах и декламациях, прославляет его богатство, его благочестие, образованность его граждан, нередко теряя чувство меры в своем восторге.

Изучив в Карфагене грамматику и основы риторики и философии, Апулей отправился в Афины, которые вновь сделались к тому времени центром эллинской образованности. Здесь, в школах философов и риторов, проводит он несколько лет в усердных занятиях. Именно в Афинах, вероятно, познакомился Апулей с теорией и практикой последователей «второй софистики» и сам к ней примкнул. Можно предполагать, что к тому же времени относятся первые литературные опыты Апулея на греческом языке.

Но вот Афины прискучили ему. Он отправляется путешествовать, посещает все области Греции, по которым позже будет скитаться его Луций в ослиной шкуре, едет на остров Самос, во Фригию и, наконец, в Рим. Здесь Апулей становится адвокатом. Выступая на форуме, он не только испытывает силу своего красноречия, но и совершенствуется в латинском языке.