Золотой песок

– Как вам не стыдно! Вы же врач. У моей мамы трагедия, страшный срыв, вы ведь ничего про нее не знаете!

Врач взглянула на Нику с жалостью и, ни слова не сказав, ушла вместе с фельдшером, тихо прикрыв за собой дверь. Дядя Володя сел за кухонный стол и закурил.

– Как она? – тихо спросила Ника.

– Спит. Ей успокоительное вкололи, она уснула.

– Зачем успокоительное? Она же столько таблеток элениума проглотила, – испугалась Ника.

– Ничего она не глотала. Таблетки оказались у нее в кармане. Десять штук. Куда остальные делись, не знаю. Но врач сказала, она вообще ничего не глотала, кроме воды.

– Вот остальные, – Никита показал шесть таблеток, которые успел ссыпать в маленькую коньячную рюмку, – я их за плитой нашел.

– Выронила, – равнодушно произнес дядя Володя.

– Но вы же сами видели, вы сказали, все у вас на глазах произошло, – прошептала Ника.

– Я видел спектакль с элементом цирковой эксцентрики. Ловкость рук, и никакого мошенничества, – дядя Володя усмехнулся, загасил сигарету и протянул Никите руку, – давайте знакомиться, молодой человек.

Глава 13

Гнев и недоумение остыли, Григорий Петрович спокойно отменил все свои распоряжения, касавшиеся внезапного отлета Вероники Сергеевны. Ну что за бред, в самом деле? Перехватывать в аэропорту, задерживать, возвращать? В своем ли он уме?

Нет, ее, разумеется, встретили, к трапу была подана машина. Григорий Петрович знал, что Ника спокойно с комфортом доехала до их московской квартиры Правда, ему доложили, что вместе с ней вышла из самолета какая-то странная немытая оборванка, почти бомжиха. Григорий Петрович уже отдал все необходимые распоряжения, личность оборванки выясняется.

Но ведь эти придурки не могут ничего толком выяснить. Какая-то маленькая женщина в белом больничном халате заявилась к ней прямо в кабинет, накануне инаугурации, и охрана ее не задержала. Может, и правда бывшая пациентка из Москвы? Ника ведь всегда говорит правду. Это ее главная слабость. А уж нюх на чужие слабости у Григория Петровича был развит с детства, как у хорошей борзой на дичь.

Потом Ника вместе с этой пациенткой удрала куда-то, предположим, просто погулять. Но если бы они вышли через ворота, то ни о каком таинственном исчезновении не было бы речи. Однако обе исчезли. И опять охрана не почесалась даже. Ну ладно, а «Запорожец»? Откуда он взялся? Куда пропал? По какому праву повез его жену в аэропорт? По какому праву вообще кто-то влез с ногами в личную жизнь Григория Петровича и топчется там, оставляет мерзкие грязные следы?

Однако самое противное – это ловить ехидные взгляды всякой челяди, когда он, губернатор, отдает распоряжения, касающиеся его жены, его Ники, такой честной, надежной. Она ведь единственный человек в мире, которому он верит без оглядки. Кроме нее, нет никого.

«Ладно, – решил Григорий Петрович, – надо успокоиться, надо взять себя в руки. Ничего страшного пока не случилось. Смешно, в самом деле, переживать из-за каких-то бомжей с „Запорожцами“. Ника чудит. Я просто не привык к этому. Такое впервые в жизни».

Он продолжал себя уговаривать. Это было что-то вроде психотерапии или сказки, которую рассказывают да ночь испуганному ребенку, чтобы не снились страшные сны. А в сказке не нужны ни логика, ни правда. Главное, чтобы прошла неприятная внутренняя дрожь, чтобы ладони не потели.

Ника, конечно, поступила некрасиво. Удрала, не дождавшись окончания инаугурации. Но ее можно понять. Во-первых, издергалась, устала, во-вторых, смерть Ракитина для нее серьезное потрясение. Как бы ни было неприятно, но приходится это признать.

Другая на ее месте поплакала бы от души по другу юности у любящего мужа на плече и успокоилась. Но Ника не может плакать на плече. Она вообще крайне щепетильна во всем, что касается проявления чувств. Со стороны она кажется совершенно рассудочным, не просто холодным, а ледяным человеком. Умеет держать себя в руках, вернее, в ежовых рукавицах. Ей стыдно даже на минуту стать кому-то в тягость, нагрузить кого-то своими проблемами.

За это стоит сказать спасибо ее сумасшедшей мамаше. Ника выросла удивительно удобным для совместной жизни человеком. Она убеждена, что ей никто ничем не обязан, и благодарна за самые примитивные проявления заботы и внимания. Но это надо было разглядеть. Грише удалось, он отлично разбирался в людях.

Она была еще совсем юной, а многие уже робели перед ней. Никто, даже Ракитин, не догадывался, что на самом деле она слабенькая, мягкая, и достаточно погладить ее по головке, чтобы осыпалась ледяная корка, упали с тонких рук грубые ежовые рукавицы. Гришку и тогда, в юности, и до сих пор, с ума сводило это странное сочетание внешней ледяной выдержки и внутреннего нежного, нервного жара.