Золотой петух. Безумец

Все остальные постройки во дворе, кроме тонирной и сарая, были разрушены: в хлеву обвалилась крыша, стропила одним концом еще держались за стены, а другим лежали на земле. В хлеву давно уже не держали скотину. Им пользовались в те времена, когда отец хозяина держал мясную лавку. Там, где когда-то был сеновал, лежала сейчас куча земли и валялись доски. Куда ни падал взор, везде руины, трухлявые доски, заброшенные постройки: казалось, что рука человека столетиями не прикасалась здесь ни к чему. Никто, видимо, не заботился о том, чтобы обновить пришедшие в негодность постройки. Все разрушалось, тлело, гнило…

И здесь, в этих развалинах, жил один из богатейших людей уезда, и магическая сила «золотого петуха» приносила ему груды золота…

Только в заглохшем саду были еще заметны признаки жизни. И хотя здесь буйно разрослись ползучие растения и он был заброшен, но дряхлые деревья упрямо цеплялись за жизнь, казалось говоря: «Мы будем жить… пусть мы заброшены, но мы будем жить».

Жизнь обитателей этих угрюмо-холодных развалин была такой же мрачной, как эти развалины. Она текла бесцветно, уныло и однообразно. Проходили дни, месяцы, годы, многое менялось в мире, принимало другой вид, только в доме Масисяна не было никаких перемен. Казалось, жизнь в нем остановилась и замерла.

Косность Масисяна проявлялась во всем: все стародавнее было для него священным и должно было оставаться в неприкосновенности, если даже пришло в полную ветхость и негодность.

Как не менял он покоробленные, расшатанные двери, в которые входили его отец, дед и прадед, так не отступал ни на шаг от тех обычаев, которыми жили его предки.

Семья Масисяна походила на сложную машину, главной частью которой был он сам — хозяин. В какую бы сторону он ни повернулся, туда же должны были следовать за ним и остальные. И горе тому, кто осмелился бы не подчиниться ему… Он требовал слепого повиновения: все должны были есть то, что любил он сам, говорить только о том, что интересовало его самого, ложиться спать, когда он ложился, вставать, когда он вставал, — словом, в доме он был всему начало.

Каждое утро отправляясь на базар, он покупал на обед и ужин те продукты, которые были по вкусу ему самому, и изо дня в день, за очень редкими исключениями, заставлял готовить одни и те же блюда. От этого у детей пропадал аппетит, однообразная еда вызывала отвращение, но что за беда, если хозяин мог всю неделю есть один и тот же суп из потрохов, а всю следующую неделю — жирный бараний суп с фрикадельками или голубцы. Если же кто-нибудь пробовал роптать: «Что ж это такое, каждый день суп с потрохами… надоело до смерти», — он обычно отвечал: «А почему мне не надоело?» На все он смотрел с точки зрения своего «я». Что не приносило вреда ему, не могло принести вреда и другим, то, что было приятно ему, должно было быть приятно и другим.

Мы дали правдивый портрет эгоиста, добавьте сюда еще необузданный деспотизм, и получится поистине чудовище. Масисян послужил образцом для этого портрета.

Весь домашний уклад Масисяна сохранял старозаветную простоту: ножи и вилки никогда не подавались на стол. Масисян почитал за грех резать хлеб ножом, ложками пользовались только для жидкой пищи, все остальное ели руками.

Хозяин обычно обедал один, если не было гостей, а гости бывали довольно часто, так как он не скупился на приглашения. «Хлеб-соль — отплатное дело», — говорил он, но гостям приходилось довольствоваться тем, что было по вкусу самому хозяину.

Голубцы и потроха, ежедневно подаваемые к столу Масисяна, служили мишенью для насмешек всего города.

Первое время после приезда из Тифлиса Стефан обедал вместе с отцом, но с того дня, как отец возненавидел его, он лишился позволения сидеть с ним за одним столом и обедал вместе с матерью и сестрами.

Восточный обычай, предписывающий эту обособленность, был на руку семье, обреченной влачить скудную жизнь. Госпожа Мариам, уступая настояниям детей, иногда тайком от мужа заказывала добавочное блюдо, но когда ему становилось известным это «преступление», попрекам и брани не было конца.

Благодарение богу, этого изверга целыми днями не бывало дома: рано утром он отправлялся в церковь, оттуда в лавку и, проведя там весь день, возвращался домой только под вечер.

В его отсутствие семья чувствовала себя свободно, могла отдыхать и развлекаться, и хотя ее развлечения были ограничены четырьмя стенами дома, — немалую роль в жизни семьи играл сад.

В саду был глубокий пруд, обсаженный громадными развесистыми деревьями, ветви которых переплелись и образовали над ним красивый лиственный свод, не пропускавший солнечных лучей. В летние месяцы на берегу пруда всегда была густая и прохладная тень.