Золотой петух. Безумец

В этот момент вошел Хачо и, положив перед беком кошелек, сказал:

— Бог свидетель, эти деньги я берег для спасения души, хотел совершить паломничество в Иерусалим, но разве я могу отказать вам?

— Не прибедняйся, кум Хачо. Я знаю, у тебя много золота, — сказал бек и небрежно сунул кошелек в карман.

Наступил прохладный вечер. Бек приказал седлать лошадей. Выйдя во двор, он стал прогуливаться со старостой. При виде Степаника, игравшего с козулей, бек подошел к нему.

— Ну как, нравится тебе козуля? — спросил он юношу.

— Очень, только у нее поранена ножка! Видно, ее искусали собаки. Но ничего, я залечу ей рану. Бедняжке больно, поэтому она ничего не ест, — ответил Степаник, перевязывая козуле ногу.

— Я вижу, Степаник, что ты очень любишь животных! Я пришлю тебе жеребенка.

— Я не люблю лошадей.

— А кого же ты любишь?

— Козуль, оленей, куропаток.

— Хорошо, вот поеду на охоту — постараюсь поймать для тебя оленя.

Слуги доложили, что лошади поданы.

Поблагодарив старосту за гостеприимство, бек направился к воротам, где его ожидал красавец конь. В знак особого уважения старик Хачо придержал рукой стремя и подсадил гостя. Погарцевав перед воротами с копьем в руке, бек простился со старостой и уехал.

Старик долго смотрел ему вслед. Он видел, как бек, подстегнув коня, опять птицей перелетел через ров, видимо считая, что такому лихому наезднику, как он, не пристало пользоваться мостом. В этот момент из кустов выскочил заяц; бек мгновенно настиг его и пронзил копьем. Провожая гостя глазами, староста думал: «Почему так несправедливо устроен мир? У курда нет хлеба… Армянин пашет, сеет, жнет и отдает ему свой хлеб… Курд получает в подарок породистого коня, весело гарцует на нем, а армянин платит за него… сам же ездит на осле…»

Глава восьмая

Староста Хачо вместе с сыновьями сидел за вечерней трапезой. Тускло светила горевшая в углу лампадка. Ужинали молча.

За окном благоухала весна, издали доносилось блеяние овец, возвращавшихся с пастбищ.

Возле тониров суетились снохи, готовили ужин для пастухов и батраков. Им полагалось накормить в первую очередь мужчин, а потом уже самим вместе с девушками сесть за трапезу. Маленькие дети, набегавшись за день, крепко спали.

После ужина сыновья старика отправились по своим делам. Надо было присмотреть за скотиной, напоить поля водой, — в этот вечер подошла их очередь, — сходить на мельницу, перемолоть зерно, — дел предстояло еще множество.

Со стола убрали. Хачо сидел задумавшись. Он остался вдвоем со своим старшим сыном Айрапетом, который молча набивал ему чубук.

Казалось, печальный демон осенил в этот вечер кровлю их дома своим черным крылом.

— Сколько мешков забрали курды? — спросил отец, дымя чубуком.

— Двенадцать, — с досадой ответил сын. — Эти окаянные запаслись большими мешками и набили их доверху мукой, словно расплачивались наличными.

— На чьих быках увезли?

— На наших. Дай бог, чтобы вернули хотя бы быков! Боюсь, что мы их больше не увидим.

— Бек не допустит этого.

— Э, да разве есть у них совесть! Сколько раз у нас вместе с поклажей исчезали и быки. По правде говоря, я сожалею не о ста червонцах и двенадцати мешках муки — меня удручает другое. Почему они даром едят наш хлеб? Прямо божье наказание! Не знаю, до каких пор они будут нас обирать! Приходят, берут все, что хотят, а попробуй получи с них обратно. Постоянно требуют то одно, то другое, — ни стыда у них нет, ни совести. Словно мы для того и существуем, чтобы кормить их!

— А ты не знал, что это так? — ответил старик, глубоко потянув из чубука, словно желая заглушить свою досаду. — Что поделаешь, сынок, ведь если мы не дадим добровольно, возьмут силой. Спасибо еще, что, обирая нас, прикидываются друзьями.

— Мы сами этому потворствуем, — ответил сын. — Отказали бы разок-другой, поневоле им пришлось бы самим пахать и сеять и в поте лица добывать свой хлеб. Однако мы потворствуем их лени, даем возможность жить за наш счет.

— Ты прав, — с грустью произнес отец, — но нам очень трудно сразу искоренить то, что узаконили наши деды. Мы пожинаем горькие плоды их недомыслия. Послушай, сынок, я понимаю, что в сердце твоем кипит гнев, что ты ненавидишь рабство, но я спрашиваю тебя: какой у нас выход? Если мы им откажем — разгорится вражда; подумай сам, что будет, если они угонят всех наших овец. Кому мы пойдем жаловаться, кто нас защитит? Те, кому надлежит пресекать зло и наказывать беззаконие, сами разбойники — начиная с вали и кончая уездным начальником. Все они одного поля ягоды; недаром говорится: «Собака собаке родня». Ты же видел своими глазами, что эрзерумский вали, вместо того чтобы заковать в кандалы Фатах-бека, этого отъявленного разбойника, и отправить его на виселицу, посылает ему в подарок прекрасного коня и одаривает этого лиходея, который залил наш край слезами и кровью. Если так поступает правитель, у кого нам искать защиты, кому жаловаться? Остается только уповать на бога, но он не внемлет нашим молитвам, видно грешны мы очень…

Сын молча слушал, отец продолжал: