Золотой плен

Эрик окинул взглядом стол. Сегодня Мойра подарила Сигурду здоровую девочку, и викинги, готовые праздновать по любому поводу, устроили пир. Мужчины распивали эль и, шатаясь, расходились по комнатам. Некоторые из них уже валялись на полу. Чья-то рука лежала на столе рядом с Эриком. Он приподнял ее и отпустил. Она упала, как мертвая, и мужчина едва двинулся со стоном, чтобы занять более удобное положение. Эрик засмеялся, допивая свой эль. Он думал о брате. Волк пил вместе со всеми, но казалось, что эль на него совершенно не действует. Ничто не могло снять его напряженности. Эрик снова усмехнулся. Волк встретил достойного противника в лице ирландки. Чем больше проходило времени со дня ее отъезда, тем мрачнее он становился. «Мы все дураки, — размышлял Эрик. — Мы не замечаем, что проиграли». У Олафа дела шли хорошо. Дублин жил в мире и согласии со своими жителями. Подвалы забиты мясом, зерном, медом и элем. За полями ухаживали заботливые руки ирландцев и викингов. Олаф был хитер. Он знал, когда вести войну, а когда подумать о мире. Он завоевал уважение и преданность.

Тяжелые двери в залу распахнулись, и Эрик резко обернулся. Вошел брат, трезвый и грозный.

Олаф взглянул на Эрика и подошел к огню, чтобы согреть руки.

— Что, брат? Ты все еще сидишь прямо? И в одиночестве? Я думал, что в Дублине останется немного девушек к твоему отъезду.

Эрик усмехнулся.

— Брат, иногда по ночам я предпочитаю наблюдать. Только одной девушке в этой зале я позволил бы пленить мое сердце, и, увы, я должен называть ее сестрой.

Олаф застонал, потянувшись за кружкой с элем.

— Кажется, она уже завоевала твое сердце, брат. Эрик пожал плечами.

— А твое собственное?

— Я не отдавал своего сердца. Я уже сделал так однажды, и боль, когда оно разбилось, была посильнее, чем от датского топора.

— Гренилде умерла, Олаф. А ты живешь, и твоя ирландская красавица тоже.

— Да, — проговорил Олаф горько. — Ирландская красавица. Скалы прекрасны, мой брат, так же как и море, но все это таит в себе опасность.

Эрик встал и выпрямился.

— Олаф, ты сделался великим принцем, могущественным воином и самым мудрым из королей. Ты силен, ты знаешь свою силу и, тем не менее, ты всегда милосерден. У тебя способность прощать тех, кто обидел тебя, и отдавать то, что ты взял. Ты осторожен и рассудителен. И, тем не менее, так случилось, что ты осудил самого благородного и душевного человека из всех, кого ты завоевал. Ты бесстрашен в сражении, где рискуешь своей жизнью, а в самой жизни, брат, я думаю, ты не смел. Сделай по-другому. Рассуди как король Волков, а не как муж. Ты скучаешь по своей жене. Пойди к ней. Забери ее.

Олаф посмотрел на своего брата, едва сдерживая гнев. Но Эрик не боялся его гнева. Как он сказал, Олаф — человек справедливый: он не будет искать мести, если не прав.

— Брат, — наконец произнес Олаф холодно. — Неужели море не манит тебя? Не настало ли время возвращаться домой, викинг?

Эрик состроил унылую гримасу.

— Пусть будет так, Волк. Но подумай, может быть, ты захочешь, чтобы я остался здесь, пока ты будешь в путешествии. Я помогу Сигурду, если на Дублин нападут в твое отсутствие.

Олаф открыл рот, чтобы заговорить, но осекся. Он смотрел на огонь в очаге.

— Да, брат, я намереваюсь поехать и привезти ее домой. Мой сын родится во дворце викингов, в Дублине.

Эрик лишь улыбнулся в ответ, выходя из залы и оставляя Олафа наедине с его мыслями.

Было холодно, но Эрин, тепло одетая, не боялась свежего воздуха. В часовне душно. Монахи шептали молитвы, а она стояла на коленях и крепилась только ради матери. Если действительно существует жизнь на небесах, Лейт и Феннен попадут туда; у них только юношеские грехи. Если Бог существует, он примет таких людей независимо от того, что о них говорили и что было сделано другими от их имени.

Она глубоко вдохнула утренний воздух и печально улыбнулась, глядя на дома в долине Тары. Она горячо любила Тару. Под блестящим покрывалом из чистого белого снега резиденция ирландских королей казалась ей еще более величественной и прекрасной. Никогда в своей жизни Эрин не забудет Тару, не перестанет думать о ней как о своем любимом доме, доме детства. Ручей, где она играла со своими братьями, изумрудно-зеленые склоны Грианан, где она сидела много раз с Маэве, пытаясь научиться делать аккуратные маленькие стежки в своем рукоделии.

Эрин была рада, что приехала. Она жаждала увидеть мать. Горе состарило Маэве. Эрин знала, что ее присутствие было для матери как целебное зелье. Мать волновало положение Эрин. Время, проведенное вдвоем, прекрасно для них обеих. Маэве чувствовала необходимость излить свою любовь к дочери, и Эрин буквально купалась в лучах материнской ласки.

Аэд испытывал огромную радость по случаю приезда Эрин. Для нее видеть его лицо, освещенное улыбкой, было счастьем, ради которого стоило совершить долгое путешествие по горам и долинам, Эрин сбросила тяжелый камень с его сердца, что явилось утешением и для нее самой. Она проводила с ним много часов, и это было время величайшей и трогательной любви, которую она сохранит в своей памяти на всю жизнь.