Золотой плен

Какое-то время мужчины стояли молча, вдыхая прохладу ночи, прислушиваясь к резким крикам ночной птицы. Разжигались огни для приготовления пищи. «Скоро, — думал Аэд, — я наполню пустой желудок и найду покой в своей палатке, расслаблюсь и дам отдохнуть усталому телу». Это был один из тех боев, где он сражался впереди, все же предоставляя право главного удара Ниаллу и Волку. Он наблюдал с удивлением, как Олаф дважды подъезжал к Ниаллу, давая учтиво королю Улстера мудрые советы и наставления. Они защищали Улстер; поэтому это была битва Ниалла. Ниалл боролся за свою землю; Аэд боролся за своего сына и законы великой Эйре, которые дали Ниаллу эту землю. А Олаф сражался, так как у него были обязательства по отношению к Аэду и, следовательно, к Ниаллу. Но Аэд чувствовал, что у могучего викинга все же было гораздо больше для этого причин.

Аэд наблюдал, как Олаф смочил пересохшее горло элем, потом спросил прямо:

— Ты сражаешься с Фриггидом Кривоногим из-за Ул-стера, или ты мстишь за Карлингфордскую битву?

Кристально-синие глаза обратились к нему, потом опять устремились вперед.

— И то, и другое, Верховный король, — он помолчал минуту, затем опять взглянул на Аэда. — И более того, — добавил он тихо.

Он вернул бутыль Аэду и скрылся за деревьями.

Олаф присел на холодный мох и откинул голову на упавшее дерево. Все это время он скакал, не думая ни о чем, кроме сражения, но наступали моменты, ночи, вроде этой, когда ему страшно хотелось вернуться в Дублин, принять обжигающую ванну, вкусно поесть, насладиться ласками жены.

Он усмехнулся, подумав об этом. Много блудниц встречалось ему в пути; женщин, которые развлекали мужчин, и те смеялись и гордились своей доблестью и легче переносили тяжелые дни. Но он не мог позволить себе наслаждаться ласками женщин. Он с некоторым удивлением заметил, что и Аэд Финнлайт любезно отвергал подобные развлечения, он слышал, что Аэд всегда верен своей королеве. Но Ард-Риг был необычным человеком.

Размышления об Аэде перешли в размышления об Эрин. Олаф не мог себе представить, что его ирландская злючка окажется в руках другого мужчины. Одна лишь эта мысль заставляла его огрызаться и ворчать целый день. Она была его собственностью, поэтому он чувствовал себя ее покровителем. Он подумал, что готов защищать все, что принадлежит ему, до самой смерти.

Но Олаф не очень беспокоился о жене, хотя и не успел узнать ее хорошо. Он оставил Сигурда управлять Дублином, строго наказав охранять ее и следить за ней. Он не верил, что она попытается убежать, но и не знал, что скрывается за ее блестящими зелеными глазами. Он разбудил ее чувства, да. В его руках она превратилась в дикую, даже распутную ведьму, доставляющую ему удовольствие, которое очищало его душу и сердце от мрачных мучительных мыслей. Интересно, ненавидит ли она его до сих пор, не ищет ли любовника, чтобы наставить рога «викингу-варвару», за которого ее принудили выйти замуж.

Он сжал кулаки, когда подумал об этом, потом медленно расслабился, У нее будет мало шансов наставить ему рога под присмотром Сигурда, и она все-таки принцесса Тары, этого она никогда не забудет. Вряд ли она сделает что-нибудь, что может быть замечено другими.

Олаф закрыл глаза и увидел ее перед собой, с гривой шелковых черных волос, спадающих на полные округлые груди, ее длинные ноги, которые двигались по направлению к нему, соблазнительные и гибкие… «Все это, — подумал он, вздохнув, — объясняет тот факт, что я не хочу иметь дело с блудницами». Но было и другое видение, которое сопровождало его в боях. Гренилде. Его золотая красавица, его любимая. Он нахмурился, когда ее образ опять проник в его сознание. Он стремился увидеть голубые сверкающие глаза, но все, что он мог представить — это изумрудно-зеленые.

Он тихо выругался. Ирландская ведьма, которая хотела вздернуть его голову на лезвие меча, была колдуньей. Колдуньей, которая могла быть нежной, смеяться с ним, любить его, являться ему…

— Король Дублина опечален чем-то сегодня вечером.

Глаза Олафа открылись, и он мрачно поднял брови, недовольный тем, что прервали его раздумья. Он посмотрел хмуро на бородатого старика в робе, которого все звали Мергвином, незаметно приблизившегося к нему.

— Король Дублина хочет побыть один, — отрезал Олаф.

Но друид не смутился.

— Вокруг тебя светящийся ореол, викинг, — сказал Мергвин, задумчиво глядя на Олафа, — если тебе и суждено умереть в сражении, это случится не скоро.

— Это будет приятно узнать моей жене, — проговорил Олаф сухо.

Мергвин передернул плечами, тряхнув своей длинной бородой.

— Ты стремишься убить Фриггида Кривоногого, молодой лорд Волк. Я хочу предупредить тебя. Это судьба, и вы встретитесь однажды. И один из вас должен умереть. Возможно, ты убьешь его. Да, это возможно. Но с его смертью ты не получишь того, чего желаешь.

— Да? И что же это, друид?

— Возвращения твоей души. Ты должен найти это в своей собственной жизни, Норвежский Волк, а не в смерти другого человека.

Олаф поднялся и стряхнул листья со своего плаща.