Золотой плен

— Ирландка, — сказал он тихо, — ты поднимешься. И с этого времени ты осознаешь боль, которую причинила другим. Я не могу убить тебя, хотя мои люди полегли сегодня, но у меня в руках стальной меч. Возможно, я был несправедлив к тебе. Если бы я отколотил тебя в нашу брачную ночь, возможно, ты бы поняла, что я не буду терпеть ненависть и предательство. Но я больше не допущу ошибки.

Она слышала его, но очень смутно, и все, о чем была в силах подумать-это то, что она никогда по-настоящему не знала его. Он ни разу не усомнился, не дал ей шанса объяснить. Она не могла стоять, она не могла даже открыть глаза и побороть тьму перед глазами. Она могла только молиться, что не унизилась еще больше, повалившись в грязь и опорожнив желудок.

— Вставай, моя леди. Я хорошо тебя знаю. Ты проворна, как кошка.

Эрин смутно заметила, что кончик меча больше не приставлен к ее горлу. Она чувствовала, как дрожала под ней земля, но еще не могла открыть глаз. «Приближается лошадь», — подумала она вяло.

— Что ты здесь делаешь, друид? — услышала Эрин гневный голос Олафа.

— Я пришел, чтобы остановить тебя, Повелитель Волков! — крикнул Мергвин, спешившись. Несчастье, которое он предчувствовал! Он увидел воочию несчастье, которое брало начало от теней на луне. Он видел, но видел недостаточно четко.

— Друид, я имею дело с предательницей, которая погубила сегодня много народу. Ирландцев и норвежцев.

— Ты должен сейчас же прекратить это! — потребовал Мергвин, подойдя к норвежскому королю.

Олаф посмотрел на него, с трудом сдерживая гнев.

— Она пошла против нас, друид. Я не могу прекратить.

Она пошла против него, желая его смерти. Долгими ночами он мечтал о ней, вспоминая ее нежную кожу, паутину эбеновых волос, отдававших голубизной на ее плечах, вспоминал, как она заманивала его в ловушку, сотканную из ее страстности, невинности и запаха. Все другие женщины померкли в сравнении с нею. Она лишила его сна, и он жаждал взглянуть в глубины ее изумрудных глаз, окутывающих его соблазном, когда он погружался в шелковую западню между ее бедер. И все это была ложь, даже когда она сделала шаг навстречу, особенно когда она сделала шаг навстречу… Обман. Ложь. Она хотела только его смерти.

— Ты не прав, ты ошибаешься…

— Двенадцать человек умерли, и они не смогут подтвердить, что я прав.

— Ну так давай, продолжай, и ты убьешь ее.

— Нет, друид, я не хочу ее смерти.

Они оба замолчали, когда Эрин тихо застонала. Мергвин смутно заметил, что норвежец резко вонзил ногти в свои ладони с такой силой, что они содрали кожу, и показалась кровь.

Мергвин заколотил кулаками в грудь Олафа и посмотрел свирепо в холодные нордические глаза властелина Дублина.

— Ты должен разрешить мне позаботиться о ней. Она беременна.

Олаф удивленно поднял дугообразные брови, потом посмотрел на друида, не скрывая подозрения, и — что было очень необычно — почувствовал себя неуверенно.

— Откуда ты знаешь, друид? Если ты так много знаешь, какого черта ты не предсказал то, что случилось этим утром? Почему ты не пощадил нас…

— Я не пророк. Я вижу только то, что мне разрешено увидеть. Но я говорю тебе, король дураков, ты убьешь своего наследника…

Эрин мало что понимала. Мир как будто кружился в водовороте. Она попыталась двинуться, ее мучила тошнота, и ей было так плохо, что она даже не чувствовала нежных касаний Мергвина, который разорвал рукав своей робы, и стал промывать ей лицо.

Вдруг Эрин почувствовала, что ее обхватили. Она захотела сопротивляться, но была бессильна. Она попыталась открыть глаза, и ее ресницы затрепетали. Она видела синее. Синее без следа нежности, синее, которое все еще осуждало. Ее глаза закрылись снова, и она ослабла в сильных руках, несших ее, как будто она весила не больше птицы.

Она то приходила в сознание, то ныряла в мир темноты. Она желала темноты. Темнота уносила боль из ее членов, избавляла от страха перед жизнью. Но темнота не приняла ее.

Ее положили под тенистым дубом, и ее глаза, наконец, открылись. Он возвышался над ней снова, на этот раз, прикасаясь к ней, его пальцы впились в ее плечи. Черты его лица были напряженными и суровыми, его бронзовую плоть плотно облегала крепкая броня, а губы жестоко сжались.

— Это правда?

Что, правда? Она не знала, о чем он говорит. Все шло кругом, даже его гневное лицо то расплывалось, то становилось четким.

Он встряхнул ее.

— Ты беременна?

Ее глаза расширились. Откуда он узнал?

— Да?

Она не могла произнести ни слова своими пересохшими губами, закрыла глаза и кивнула. Мир продолжал плыть перед ней, но боль отступила. Даже его скрипучие слова успокаивали. Мир ускользал куда-то.

Он отпустил ее. Кто-то еще был с ним. Кто-то со старыми, огрубелыми, но нежными пальцами. Кто-то прикасался к ней, заставляя ее выпить сладкий обезболивающий напиток…

Она открыла глаза. Кривая улыбка заиграла на ее губах.

— Мергвин, — выдохнула она шепотом. Он кивнул, но его взгляд, струившийся из глубоких впадин на морщинистом обветрившемся лице, был тяжелым.