Золотой раб

– Ты думал, почему я пью, и сплю с мужчинами, и позорю себя и своего мужа? Думал, это просто безделье и похоть? Что ж, отчасти так и есть, не стану отрицать. Муж запер меня, чтобы я была подлинной римской матроной и рожала ему детей. Думаешь, ты один в этой комнате раб, Геркулес? Я не беременела, и он почти перестал разговаривать со мной. За девять лет, до того как он ушел на войну и ты взял его в плен, он не сказал мне почти ни одного слова. Но ведь боги прокляли его, а не меня! Потому что слушай. В своей нужде я обратилась к молодому человеку, который время от времени навещал наш дом, кудрявому мальчику, который любил меня, любил меня. И от него я забеременела! Это мог быть сын Флавия. Он мог бы держать его на коленях, никто бы не знал… Он приказал убить моего ребенка! Я могла бы обратиться к закону… может, любовник помог бы мне… не знаю. Может, нет. У отца так много прав. Я не пыталась. Лучше было выйти из женского мира, начать давать собственные банкеты и иметь много мужчин – много, очень много. Я не смела больше иметь детей, особенно когда он был в плену. Я меня есть рабыня, ведьма, родом из Фракии, она знает, как ликвидировать такие случаи, прежде чем они станут заметны. Я думала, что все хорошо. Я не хотела нести свое отвращение в мир. Пусть умрет со мной.

Геркулес… – Она лежала на сгибе ее руки и содрогнулась от его прикосновения. – В тебе я нашла надежду.

Эодан подумал, что последние счастливые люди оставили свои кости на Рудианской равнине.

Слепо он привлек Корделию к себе. Ее руки, касающиеся его кожи, были холодны. Но все остальное казалось охваченным пламенем.

Немного погодя она покорно сказала:

– Спасибо.

Ночь проходила. Они не спали. Но удивительно, как сухо они говорили, когда не целовались: как два консула, намечающие план военной кампании.

– Это не может быть слишком открытым, – говорила она. – Флавий может вынести, когда шепчутся обо мне. Всадник [Всадники – одно из привилегированных сословий Древнего Рима. – Прим. пер.] не может возвыситься без сильной поддержки. И связи римских женщин с римлянами – обычное дело, но не с варварами. Это сделает его посмешищем! И за крах своих политических амбиций он будет мстить больше, чем за честь. – Немного погодя задумчиво добавила: – И даже если его репутация не пострадает, я не уверена, как он отнесется к тебе. Ведь он твой владелец.

– Я тоже, – удивленно сказал Эодан. Он считал, что после Аравиона Флавий благодарен ему, потом настроен по-дружески и полон зла после Верцеллы. Но теперь ему пришло в голову, что он видел только волны на поверхности глубокого тайного омута. Душа Флавия для него недоступна.

– Поэтому мы будем держать тебя здесь в звании телохранителя, – решила Корделия. – Он редко приезжает в это поместье. Если он приедет, ты сможешь уехать куда-нибудь. Понимаешь, это может занять несколько месяцев. Я должна повлиять на отца и остальных, прежде чем смогу развестись с ним. Я постараюсь попасть под покровительство какого-нибудь влиятельного мужчины. И, конечно, ты пойдешь со мной. – Медленная жестокая улыбка приподняла уголки ее губ. – Я сама буду управлять своим следующим хозяйством. Какой-нибудь сенатор, дряхлый и слабоумный от старости, но очень богатый. Тогда тебя можно будет привезти в Рим, Геркулес. Ты будешь богат… у тебя будет много твоих рабов. Тебя можно будет даже освободить, если ты решишь, что смена названия имеет какое-то значение. – Она растаяла рядом с ним. – Если же нет, то ты все равно свободен у меня.

Он снова обнял ее. Она дрожала в его объятиях, а он думал, насколько ее слова были реальны, а насколько вызваны животными страстями этой ночи.

Он снова подождал, пока она отдохнула, снова выпила и вернулась к нему в бронзовую кровать. Потом, когда лежал, запутавшись в ее волосах, спросил – для этого потребовалось не меньше храбрости, чем нападение на ряды римлян:

– Когда ты сможешь освободить мою жену?

Она отскочила от него, плюясь, как кошка.

– Как ты смеешь! – крикнула она.

Эодан сел и сказал, улыбаясь в соответствии со своим планом:

– Я никогда… не забываю… друзей… даже ее. Нельзя ли ее выкупить или как-то освободить?

Корделия помолчала. На ее лице появилось сосредоточенное выражение, которое он видел и раньше.

– Ты считаешь эту свою кобылу-производительницу только другом? – спросила она.

Эодан глотнул. Он не мог ответить, только кивнул.

– Тогда забудь о ней, как тебе придется забыть обо всем кимврском, – холодно сказала она. – Я не позволю, чтобы у Флавия появились подозрения из-за этой коровы, с которой он спит всю зиму. Пусть продаст ее в бордель, когда она ему наскучит. Он уже со многими так поступил.

Сквозь тьму в глазах и гудение в голове Эодан видел, как она стоит, пригнувшись, готовая уйти от его ярости и позвать на помощь. Оба не шевелились. Наконец она прошла мимо него, легла на кровать и подозвала его, как собаку.

И он пришел. Ему ничего иного не оставалось, кроме как умереть.

На рассвете Корделия сонно сказала: