Золотой саркофаг

Конечно, императрица сама не могла бы объяснить, почему она решила сделать не так, как подсказывал ей трезвый рассудок. Не в силах ли была отказать себе хоть в одном вечере, когда можно касаться волос сына? Берегла ли его от искушений, с которыми неизбежно связан любой совершенно свободный день? Не могла ли одолеть материнской гордости, прорывающейся наружу, даже когда это совершенно безрассудно? Хотела ли похвалиться перед цезарем и принцепсом красавцем сыном, хоть никто не знает, что это ее сын? Или, опрокинув все барьеры здравого смысла, хотела получить минутное удовлетворение за целую жизнь страданий? Ни одним из этих вопросов императрица не задавалась, а просто утром приказала, чтобы Квинтипор явился к ужину в парадной белой одежде. Будут гости. Цезарь Констанций с сыном и нобилиссима, дочь цезаря Галерия.

С глухой злобой выслушал Квинтипор это распоряжение и весь день с ужасом думал о вечере. Больше всего злило его то, что в этот день он уже не встретится с Титаниллой. Трулла будет одевать ее как раз в тот час, когда «солнце садится на гору». Так называла закат Тита, и юноша не сомневался, что для него уже на всю жизнь солнце никогда не будет заходить, а только «садиться на гору». К тому же он боялся еще одного, и не без оснований. Дочь цезаря впервые увидит его при исполнении рабских обязанностей. Улыбчивый ли взгляд Титы обласкает его или надменный взор нобилиссимы вынесет ему смертный приговор?

Всего лишь раз встретился он глазами с Титой. Во главе стола сидела императрица, по сторонам – цезарь и его сын, напротив – нобилиссима. У каждого за спиной – виночерпий; Квинтипор стоял позади августы и следил за девушкой, сидевшей напротив молча, опустив глаза. Дочь Галерия, очевидно, не считала своим долгом принимать участие в разговоре, который вел человек, смертельно оскорбивший ее отца. С большим воодушевлением рассказывал Констанций о термах Диоклетиана, недавно построенных императором для римского народа. Все внимательно слушали. Девушка, воспользовавшись удобным моментом, озарила юношу ласковым взглядом. В ее золотистом взоре вспыхнуло, пожалуй, нечто большее, чем она сама хотела. Не только полное возмещение потерянного сегодня поцелуя, но и обещание на завтра. Глаза юноши ответили глубокой, почти молитвенной признательностью. Он почувствовал, что получил больше, чем ожидал, и спазмы в горле мгновенно прекратились. Он знал, что теперь в силах вынести даже взор дочери цезаря. Однако все же случилось такое, чего вынести было невозможно.

Ужин близился к концу, когда императрица заговорила о Максентии. Отправляясь во главе своих легионов на Восток, он обещал императрице прислать плоды тех самых антиохийских гранатов, которые цветут таким изумительно красивым цветом. Но, как видно, среди многих забот своих принцепс совсем забыл об этом обещании…

Константин, усмехаясь, развел руками:

– Заботы? У Максентия?!

Тут заговорила Титанилла. Только тот, кто видел, как холодно сверкнули ее глаза, мог уловить и понять всю силу чувства, скрываемого ее спокойным, почти дружеским тоном.

– Милый принцепс, с твоей стороны было бы, может быть, правильней приберечь подобные замечания до встречи с Максентием, чтоб он имел возможность услышать их.

Кувшин, поднятый Квинтипором для того, чтобы налить в протянутый императрицей кубок красного самос-ского вина, дрогнул: у него потемнело в глазах, и на белую парадную одежду его плеснула рубиновая влага. Тотчас подскочил кравчий Константина и, налив августе вина, шепнул Квинтипору:

– Вон!

Юноша вышел, чуть не шатаясь, сопровождаемый сочувственным взглядом цезаря.

– У твоего слуги удивительное лицо, августа: словно камея. Вылитый Антиной!

Впервые за весь вечер на лице августы расцвела улыбка, поднявшаяся на поверхность из самых глубин ее сердца. Но если в это мгновение управлять лицом ей было не под силу, то голос вполне повиновался ее воле. Совершенно безразлично она бросила:

– Да, ничего. Ладный малый.

– Но обязанности свои он выполняет не очень ладно, – рассмеялась Титанилла. – Случись такое с кравчим моего отца, его тотчас утопили бы в бочке с вином!

Кубок в руке ее вдруг наклонился, и вино полилось ей на тунику.

– Ах! – вскрикнула девушка и стремглав выбежала из триклиния.

Позеленевший, стоял юноша в атриуме, прислонившись спиной к колонне и уронив голову на грудь. На одежде его большим кровавым пятном краснело вино.

– Гранатовый Цветок! – легко коснулась она пальцами его подбородка. – Посмотри: мое платье ничуть не лучше! Видишь, мне пришлось облиться вином, чтоб выбежать за тобой следом. Надеюсь, ты не думал, что я откажусь от сегодняшнего поцелуя?

И она повисла на шее юноши, крепко прижавшись губами к его губам. Даже по сторонам не оглянулась, нет ли кого поблизости. Потом взяла его за руку.

– Не огорчайся, милый! Запачкал новенькую одежду? Этой беде можно помочь. У меня есть порошок, при помощи которого мы так отчистим – будет лучше нового. Пойдем, пойдем, сейчас все уладим!

Юноша, одурманенный сердечной болью и восторгом поцелуя, покорно побрел за ней, даже не спрашивая, куда.