Золотой шар

Пастор же вел себя так, словно повредился в уме. Он все требовал привести свидетелей, которые подтвердили бы, что его жена улыбалась и тому, и другому, и третьему и что, будучи в гостях у фогта, она положила руку на плечо пошлиннику. Тут фогт отвел его в сторонку и как лицо, облеченное властью, попросил замолчать и не выставлять себя на посмешище. Да, случается, дети родятся до срока. Бывает, до венчания между молодыми людьми происходит нечто, о чем приличествует умолчать. Но почему пастор так беспокоится на сей счет, он лично уразуметь не в силах. Разве это может пошатнуть уважение к нему прихожан или как‑то повлиять на дальнейшую его судьбу? Он же образованный человек. К тому же все понимают, что и пастырям не чуждо ничто человеческое. Фогт не вправе вмешиваться в отношения между женой и мужем, он лишь просит, чтобы они пошли друг другу навстречу. Из свидетельских показаний явствует, что пасторша перед мужем чиста. А уж захочет пастор вписать младенца в приходскую книгу или нет, — пусть останется на его совести.

На том дело и кончилось. Кое‑кто из рыбачек обиделись тем, что пасторшу едва не ославили. А вот многие мужья были куда как довольны, что ихний пастор не спустил жене. Ребенок — наверняка его, хотя больше походит на мать. Но и то правда, завлекать она завлекала, слишком часто улыбалась и руками шалила, когда с кем разговаривала. Женщины должны знать свое место и не мозолить людям глаза.

Два месяца господин Педер и близко не подходил к спаленке Анны-Регице. А потом оттаял и стал туда исправно наведываться, порою даже он ненароком гладил жену по щеке. Анна-Регице остерегалась ему перечить, поэтому ей все чаще удавалось повернуть по-своему. Несмотря на то что муж нанес ей неслыханное оскорбление, она по-прежнему восхищалась им. Он столько всего знал! Его одушевляли такие высокие устремления! Ему бы родиться святым или мучеником, дабы пострадать за веру. Но страдания бежали его, вот он и измышлял их себе, равно как и врагов. Он пожелал жить среди бедных, взвалив на свои плечи бремя их забот. На ее взгляд, он выбрал ношу не по себе. Тому, кто уносится мыслями в мироздание, трудно сосредоточиться на обыденном. Ей было даже чуточку жаль его.

У них родилось еще четверо здоровых детей, чьи имена все до единого были занесены в приходскую книгу. Во время родов Майя-Стина держала Анну-Регице за руку и думала о том, что сама вряд ли согласилась бы подвергнуться эдаким пыткам. Однако на следующий день все было уже позади, а в колыбельке лежало новое существо и, неосмысленно озирая мир, сосало большой палец.

Я вижу ее, Майю-Стину. Более того, я могу ее сделать видимой. У нее было… Было? Да. У нее было овальное личико с ямочкой на подбородке и огромные карие глаза, которые изумленно круглели, когда она сталкивалась с какой‑то нечаянностью. Волосы были каштановые — они такими и остались, разве что с годами вдоль прямого пробора пробилась седина. Пасторша иногда наряжала ее в свои платья и даже заказала для нее в столице муслин: лиловые и коричневые цветочки на сером поле. Йоханна шила хорошо, но пасторша управлялась с иголкой куда проворнее.

Летом Майя-Стина уходила в холмы и любовалась полевыми цветами, — неяркие, они все же скрашивали жалкую поросль песчаной осоки. Зимой она усаживалась на досуге с шитьем или книгой. Азбука Йоханны и назидательные отрывки из школьной хрестоматии — дело прошлое. Теперь она читала книги, которые ей давала из своей библиотечки Анна-Регице; почти все они повествовали о чужих краях. Когда Майя-Стина запрокидывала голову к вечернему небу, где багрянец медленно переходил в желтый и фиолетовый, отчего внизу меж холмами залегали густые тени, — там, в облаках, ей виделись неведомые страны, горные вершины и равнины, огненные цветы, дома с белыми колоннами. Она и не надеялась когда‑нибудь попасть в эти страны. Просто знала из книг, что они существуют.

А вообще‑то Майя-Стина обладала веселым и пытливым нравом, правда, ей недоставало напористости. Она помногу трудилась и помногу мечтала, но мечты ее были весьма неопределенного свойства. Скорее это были и не мечты даже, а красочные пятна и очертания, что проносились перед ее глазами, стоило ей остаться наедине с собой. Майя-Стина была самой обыкновенной девушкой, она ничем не отличалась от тех людей, которые приспособлены к жизни, но не очень одарены и для которых судьба не припасла еще больших потрясений или же больших испытаний. Вот какой, мне думается, была в те поры Майя-Стина. Конечно же, общение с пасторшей не прошло для нее бесследно: она узнала, что кроме глиняной посуды и грубошерстного сукна на свете существует кое‑что и другое. Но она не так уж жаждала перемен. Она довольствовалась тем, что есть. Как чему быть, так и быть.