Золотой скарабей

– Скажи-ка и ты мне, Мишель, про свое житье-бытье. Каким ветром тебя занесло сюда? Не похож ты вроде бы на русского. Какой страны, какого народа ты есть?

Михаил, не ведавший о своем происхождении, пожал плечами. Что сказать? Он ничего не знает о своих родителях, а ежели не схож с русскими, так, значит, иного народа он человек. Незаконный даже…

– Так, выходит, мы сродники! – оживился Андрэ. – Однако я-то русский, с Урала. Мать – коми-пермячка, а отец… Всякое говаривали – мол, он тоже пермяк, а другие шепотом: да отец-то твой не настоящий. А я как помышляю? Отец-мать только задумывают нас – а потом уж, лет с пяти, мы сами все решаем. Бывает, что мать-натура окажется злой мачехой, такой физией наградит, что не знаешь, куда деваться… Только главное, Мишель, в голове, в сердце, а род да физия – это неважно!.. Как живется тебе в Питере?

Ни с кем ранее не был так словоохотлив Мишель, но тут рассказал о своих друзьях – Львове, Капнисте, Хемницере, о любви Львова к Машеньке Дьяковой, о том, как отец ее, важный сановник, не дает согласия на венчание, и тогда лихие смельчаки Львов и Капнист во время бала, пока старики игрой прохлаждались, взяли тройку, лошадей, его, Мишеля, и отправились к священнику…

– Ай да Львов! Знаю я, слыхал, что он и художник, и пиит, а еще архитектор, говаривал я с ним. Значит, твой герой – Львов? Молодец! А я знавал другого героя, настоящего генерала, по фамилии Бибиков. На моих глазах он умирал в бою. «Кто бы ни были твои родители, – говорил, – помни их наставления: будьте усердны, ни на что не напрашивайтесь, ни от чего не отказывайтесь, а язык свой держите в умеренности».

– Вы так замечательно рисуете, а зачем еще Академия?

– И не только Академия! Меня граф Строганов хочет в Италию послать.

– Строганов – ваш покровитель?

– Да, любезный друг… Так что учитель учителем, а еще система надобна. И богатый покровитель. У вас есть покровитель?

– Прокопия Акинфовича Демидова знаете? Он и есть.

– Бог мой! Да кто ж его не знает?! Мы с тобой в таком разе, может быть, земляки? Демидов – владыка половины Урала, а граф Строганов властвует над другой половиной, так что… Ты где родился-то? Я в пермском Усолье, а ты?

Михаил протяжно вздохнул:

– Не ведаю. Незаконный я… Прокопий Акинфович определил меня в Воспитательный дом, там я и жил…

– А вот граф Строганов пол-Европы объехал и говорит: пока не увидишь итальянскую архитектуру, искусство – ничего не поймешь в величественной музыке мира.

– Прокопий Акинфович тоже сказывал, что учиться надобно в Европе.

Михаил поведал и о форейторе, которому махала рукой Эмма Карловна, а также о том, как тайно шептались Лохман и другой, в черном капюшоне. Будто собирают отовсюду… деньги, золото, что-то еще…

– Кто же они? Абреки, что ли? Или цыгане?

– Не знаю, но они говорили: маленький народ выживет, если золота у него будет много.

– Тебе, братец, однако, надобно не о золоте думать, а об искусстве, ежели страсть к рисованию имеется. Согласен?

Андрэ расправил белый лист и стал пристально его рассматривать, видно, что-то прикидывая. Михаил понял: пора покидать сей прекрасный храм – и уже взялся было за бронзовую ручку двери, как вдруг вспомнил: ведь фамилию Строганова называли и те двое.

– Андрэ! – Михаил остановился. – Вы все-таки осторожней во дворце-то с золотом! И за форейтором глядите…

Андрей пожал ему руку и, не обратив внимания на его слова, напутствовал:

– Старайся! Будешь стараться – станешь хорошим художником. И друзей не теряй. Без друзей на сердце худо.

Демидов и Екатерина II

…На площади московской в Толмачах остановились лошади, и из кареты вышел грузный человек, а раньше него соскочил форейтор.

– Эй, дворник! – закричал он. – Что стоишь, не видишь, кто прибыл?

А прибыл сам Демидов.

– Чего стоишь, дверь не открываешь, пентюх? – пробасил он.

– Чего изволите, ваша милость?

– А то надобно, чтобы все дворники сей площади тотчас явились сюда.

Дворники подошли, и Демидов заговорил. Но они, видно, ничего не понимали, ибо лица их были как деревянные. Тогда в объяснения пустился форейтор:

– Чего тут непонятного-то? Барин снимает все комнаты, которые на площадь выходят… окнами… Деньги заплатил. Знаете, какие деньги – демидовские! Чтоб к завтрему тут никого из жителей не осталось! Гостей принимать будем.

Форейтор, которого звали Педро, впрочем, тоже не слишком понимал, что затевается, однако это его не смущало.

Но на следующий день все квартиры, выходящие на площадь, были освобождены, и другие, демидовские, люди заняли места в комнатах.

Что же на сей раз удумал чудак Демидов? Дело это было связано с портретами, которые писал Михаил.

По возвращении из Петербурга Михаил был встречен барином в гневном расположении духа. С утра «жаловался головою», тем не менее прибыл в Воспитательный дом, выразил шумное недовольство порядками, а на обратном пути встретил своего недруга Собакина. Под руку попался Мигель-Михаил, и уж на нем-то барин отыгрался:

– Ты по какой причине так долго в Петербурге был? Не для того тебя туда посылал, чтобы гулял без ума, дурак!