Золотой топор

Она почувствовала, что сердце ее упало и разбилось, и сразу очнулась от дикого прилива ярости. Нет, она будет спокойнее, будет холодна, как лед, покорна, как побитая собака. Надо подумать и решить…

Она спокойно вышла из комнаты, как будто бы ничего не случилось. Но едва успела перешагнуть порог, как все в ней закипело… забушевало… Порывистым движением бросилась она в кладовую, взяла с полки большую жестянку с керосином и вылила некоторое количество на свои волосы. Как было противно ей, когда струйки керосина полились с волос по платью и по всему телу! Она задыхалась от запаха керосина. Но сейчас же вернулась обратно в комнату. Он стоял, по-прежнему хладнокровно смотря на лампу.

Молодая женщина зажгла спичку и положила ее к себе на колени.

С минуту стояла мертвая тишина. Потом, охваченная страхом смерти, она закричала:

— Подлец, ты! Ты должен вспомнить обо мне, когда будешь в объятиях другой женщины! О, негодяй!

Лицо его сильно побледнело.

Она зашаталась. Воля покинула ее. Словно огненная ракета, бегала она и кружилась около стола. За ней следовала полоса огня. Загорелись занавесы, ковры, портьеры. Ужасное зрелище поразило его. В нем проснулся художник.

— Быстрее! Быстрее! — кричал он ей. — Быстрее вертись!

И когда несчастная женщина, как безумная, завертелась молчком в своем огненном платье, он с восторгом кричал:

— Вот эти линии! О, какие линии! Танцуй! Танцуй же!

Он пел, кричал, смеялся.

— О, восторг, какая красота линий! Какие линии!

Все было кончено. Невыносимая боль лишила ее чувств. Она упала навзничь, несколько раз еще приподняла голову, окруженную кольцом огня, и потом исчезла в пламени.

Удушливый чад и запах гари привел его в себя. Он отошел от стола и сейчас же телефонировал, чтобы вызвать пожарную команду и санитарную карету.

Фернан Дакр МЕСТЬ КОНТРАБАНДИСТА

Прежде, чем войти в кабачок, одиноко стоящий у самой дороги, мокрой и блестящей от дождя, он быстро оглянулся вправо и влево. Нигде ни души!.. Момент выбран удачный. Он вошел. Но все же весь дрожал, переступая порог.

Толстая старуха, сидевшая за прилавком, ничего не заметила. Она знала в лицо этого человека, еще недавно работавшего у нее в доме вместе с местными каменщиками. Правда, вид у него был не внушавший доверия, но мало ли тут шатается всякого сброда? Кабачок стоял неподалеку от бельгийской границы, и тетка Ферстрене давно уже перестала вглядываться в лица своих случайных гостей.

Она подала ему рюмку абсента и, усевшись на прежнее место, неподалеку от входа, принялась опять за штопку чулка, оседлав нос большими очками.

— Вы что же — совсем одни здесь? — хриплым голосом спросил посетитель. И опять вздрогнул, и опять она того не заметила.

— Ну да, — а что?

— А сын ваш где же?

— Нету его дома.

Говоря это, она вздохнула. И гость тоже вздохнул, — с облегчением. Потому что Ферстрене был огромный детина, страшно вспыльчивый, мстительный и, вдобавок, задира — чуть что, и лезет в драку. Его боялись по всей округе. Одна только старуха-мать знала, с каким обожанием, с какой трогательной любовью относится к ней ее «шатущий» сын, на которого она потратила столько денег, напрасно силясь сделать из него человека. А он, вместо того, сделался контрабандистом — сколько раз в тюрьме сиживал! — и сейчас вынужден был бежать в Бельгию, так как его тянут к суду за убийство товарища в драке.

Бродяга с напускной развязностью — хотя колени его тряслись и подгибались — еще раз подошел к двери и выглянул… По черному, как сажа, небу бежали фиолетовые тучи; дорога, блестевшая от луж, была пустынна — нигде ни души. Пора — теперь самое время. Чтобы придать себе храбрости, он единым духом осушил свой стаканчик, припоминая все, что толкнуло его на это «дело»: позади нищета и тюрьма, а тут, под рукой — битком набитый несгораемый шкаф, и наверху другой, в который ему случайно удалось заглянуть, когда они тут перекладывали печку.

Тяп! Тяжелый молоток стукнул по седой голове, пробил ее насквозь, вошел глубоко. Пришлось сделать усилие, чтобы вытащить его. окровавленный, вместе с вырванными волосами… Под нежданным ударом голова старухи сразу клюнула носом, ударившись о рыхлую грудь, из которой не успел вырваться крик. Руки взметнулись кверху, ловя пустоту, тело свалилось со стула и осталось лежать бесформенным, рыхлым комком, прикрытым серой и черной материями. Комок этот шевелился и стонал… Широкая спина вздрагивала. Помертвевший от страха убийца кинулся на эту широкую дряблую спину, впился ногтями левой руки в жирную шею и правой принялся яростно наносить удары по черепу с удесятеренной силой, каждый раз пробивая кость и глубоко вонзая оружие: